Читать «Мальчишка в сбитом самолете» онлайн - страница 166

Гул моторов. Иду поднимать шлагбаум. Мимо избушки проносятся «газики» разведчиков, покачиваются длинные гибкие антенны. Тягачи тяжко влекут огромные орудия. Проехало, проревело всё, и снова тишина, только птички тренькают, да Рассоха бубнит — видно, стихи сочиняет.

— Эх, Леон, какая она все-таки звероломная женщина! Толстым обозвала! Пускай я толстый, но душа у меня тонкая. Не всякая в ней разберется, особенно если красивая.

Красивая — это понятие растяжимое. Для меня красивая — значит изящная, большеглазая, стройная, легкая, а тут, прости господи, лошадушка.

— Едет, едет! — сунулся в окошко Рассоха.

Бросился из избы, стал было шлагбаум поднимать, да опомнился: опасно пускать на полигон эту двухколесную повозку, на которой сидит Элис в каком-то красивом наряде: на голове что-то вроде кокошника, белая рубаха, расшитая длинная юбка, на ногах туфельки. Что за праздник, в честь чего? Выхожу, подаю руку, она спрыгивает со своей тележки, рессоры скрипнули.

— Тере, — говорю, пока Рассоха дар речи обретает.

Она губы покусывает.

— Здравствуй… Вот ехала мимо… Молочка привезла. Галинке.

И одна снимает с повозки сорокалитровую флягу с молоком — всю батарею напоишь.

— Спасибо, Элис, — говорю, — ребята будут рады.

— А ты? — спросила с затаенной надеждой, жалобно глядя мне в глаза.

Беспечно отвечаю:

— Я молоко не пью, у меня изжога.

Она постояла, потом вдруг пнула ногой флягу, села на свою повозку и поехала, не оборачиваясь на Рассохин крик:

— Куда фляжку-то потом девать?

Пустую фляжку он потом отвез лично. Приехал сердитый, левую щеку от меня отворачивает. На ней широкий ядреный синяк.

— Только поцеловать хотел слегка, а она… Хорошо, на сено отлетел, а то бы косточек не собрал. — Порылся в кармане, достал медный браслет. — Тебе велела передать, на счастье. А ты не носи, а то приворожит.

Я отдал браслет Рассохе: он все равно привороженный.

Стрельбы кончились. Техника уехала. Нас сняли с оцепления. В казарме Пирогов долго допытывался, откуда фляга, да не ворованная ли она, не отравленная? Рассоха все, как есть, рассказал, в подтверждение своих слов выпил две кружки, остался жив-здоров и даже вроде весел.

Через неделю радостно сообщил мне, что браслет он выкинул и «дурь прошла», чего и мне желает. А мне было немного грустно, потому, наверное, что ненароком обидел хорошего человека, которому помочь ничем не могу.

Скоро, правда, прошла моя грусть — задолбила ее служба боевая, загнала куда-то. А потом я и вовсе позабыл про печальную Элис, когда поехал в окружную газету, в чудесный город Ригу, «полный лип, цветов и голубей», как писал о ней один армейский поэт. Ехал я в пассажирском поезде с такими же, как я, солдатиками, слегка испуганными и возбужденными, к окнам прилипшими. Последним влетел в вагон рослый сержант, закричал, пугая местный молчаливый народ: