Читать «Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере.» онлайн - страница 214
Хью У. Томас
Я считаю, что центр внимания должен быть не в вопросе об уникальности преступлений против человечества, а в том, что нация буквально на всех уровнях оказалась неспособной противостоять ошеломляющему, организованному преклонению перед Гитлером.
Немецкий народ, оскорбленный тем, как с ним обращались после Первой мировой войны, мог принять в свои объятия любого из потенциальных «шитлеров» в конце 1920-х и в 1930-х годах. Народ был легкой добычей для мастеров болтовни и страстей, играющих на чувстве униженной империи.
Но не было ничего исключительного в поражении, не было ничего исключительного и в чувстве возмущения и в экономическом спаде. Это обычные явления, совпадающие во времени. Нет ничего особенного и в атмосфере психопатии, подстрекательства. И, отважусь сказать, нет ничего исключительного и в Гитлере. Утверждая подобную исключительность, мы оказываемся в опасной близости к тому, чтобы оправдать атмосферу преклонения, окружавшую его, и поощряем нездоровую мистическую ауру о его способностях. Историки могут высказывать все что им угодно насчет уникальности Гитлера, потому что их сбивает с толку ограниченность их опыта насчет капризов человеческой натуры.
Вот что действительно представляется уникальным, так это невероятная, непонятная иностранцу готовность цивилизованного, культурного немецкого народа слушать этот задыхающийся голос и позволить, чтобы их будущее определял этот грубый и странный человек, то есть тот факт, что немцы воспринимали Гитлера всерьез. Но раз уж эта странная непосредственность, с какой Гитлер подстрекательски заявлял о походе на Европу, увлекла рабочий класс и он был готов видеть козлов отпущения в евреях, захват Гитлером власти был почти неизбежен.
Конечно, для образованного населения Германии — политиков, банкиров, финансистов, адвокатов или промышленников — непростительно, что они не признали Гитлера человеком странным, ведь они имели доступ к символу веры Гитлера — его книге «Майн кампф».
Из этой книги они узнавали, что Гитлер панически боялся сифилиса, возвращаясь вновь и вновь к этому предмету, посвятив почти целую главу этому своему страху. Они также знали о его жгучей ненависти к евреям. И, что еще более существенно, они знали, что он отвергает и совесть, и мораль: «Я освобождаю человека от ограничений, накладываемых интеллигенцией, от грязной и порочной химеры, называемой совестью».
Попросту говоря, символом веры Гитлера была ненависть:
«Всякая пассивность, всякая инерция бессмысленны в жизни...
Символ веры еврейского Христа — в его изнеженной жалостливости...
Если вы не готовы быть безжалостными, вы ничего не добьетесь...
Если люди хотят быть свободными, для этого требуются гордость и сила воли, пренебрежение, ненависть, ненависть и еще раз ненависть...»
Немецкий народ должен был понимать все последствия голосования за Гитлера как фюрера. «Жестокость вызывает уважение. Жестокость и физическая сила. Простой человек с улицы не уважает ничего, кроме жестокой силы и беспощадности. Мы хотим поддерживать диктатуру Национальной Целесообразности, Национальной Жестокости и Решимости».