Читать «Вселяне. Дилогия» онлайн - страница 513

И… из динамиков, но более из тех, что по периметру ВнешКольца, а не верхних, снова пошла музыка. Высокая, даже торопливая скрипичная вязь мелодий, ритмы скрипичных же альтов – что-то моцартовское, от его Ночной Серенады, и мендельсоновское.

Этого не ждали. Они слышали, как звучит Меняющаяся Вселенная, именовали это «музыкой сфер», хотя там было куда больше шумов и тресков в перемешку с редким невнятным пиликаньем, чем мелодий и ритмов. А теперь звучала подлинная музыка – едва ли не более гармоничная, чем у великих композиторов.

К скрипкам присоединились какие-то голоса, тоже высокие, дисканты; настолько высокие и проникающие в душу, что непонятно даже, человеческие ли, птичьм… или ангельские?

Далее прибавились и звуки фортепьянные, тоже в самом высоком регистре – дробно-рассыпчатые трели. Все на высоких тонах.

Концерт Творения-Дробления для Голосов с ВсеОркестром!

Варфоломей Дормидонтович, который более других размышлял об этом, первый и понял, что все означает. Не они делают. Но и не с ними теперь, под видом одного другое. Они допущены, участвуют.

…Они могли приписать себе, своим умам, трудам, знаниям и смекалке многое: создание Ловушек и К-полигона, добычу астероидов в ЗаМарсьи и идею Дробления, даже перенос комьев вещества из Цикла в Цикл, в антивещественную фазу. И еще, и еще: мы-ста!.. И Буров, коий своим нововведением в эксперимент оказался причинеее других к этой музыке, мог приписать себе и только себе все свето-звуковые преобразователи (а как из-за них в свое время претерпел, Пец грозился выгнать в 24 часа!). Но ЭТО звучание, эту музыку творения мира ни он, ни все другие себе приписать никак не могли. Любители серьезной музыки среди них были, но композиторов – нет. Это ВсеЗвучание, аккомпанемент Творения Дроблением могли создать лишь композиторы сильнее Моцарта, Бетховена и Чайковского.

…Да и те, как и все другие великие, просто переводили в нотные знаки, в звуки инструментов звучавшую в них (в некоторых, как в Моцарте, с малолетства) Речь Вселенной. Позже, в 20-м веке, когда человечество начало возвращаться на четвереньки, оно стало глухо к первичному смыслу музыки; от той Речи воспринимало только простые обезьяньи ритмы.

А в этом эксперименте, понимал Любарский, не просто так зазвучала Вселенная – она направляла его. Она делала, формировала что-то глубинное – может, структуры, может, судьбы; они лишь соучаствовали. Как мелодии или, скорее, аккомпанемент.

Да, это была Речь Вселенной – музыка, относимая ветром, порывистая, в чем-то скрипичная, местами фортепьянная в верхних регистрах, с высокими голосами – торопливая, в ритме происходящих внизу процессов, и невнятная, как они же. И понятная еще более, чем они. Сразу и Чайковский, и Моцарт, и шопеновская нежная боль жизни… Ее нельзя было перевести в слова, да и незачем. Главное, что она была – непридуманная никем, несочиненная, неожиданная и прекрасная. Это весило страшно много, больше всех их дел и открытий, вместе взятых.