Читать «Самоубийство и душа» онлайн - страница 58

В этот момент аналитик стремится понять, почему он хочет, чтобы другой человек жил. Если пациент для него — только нагрузка, ноша, бремя, взятые на себя "для работы над случаем", он должен был бы бессознательно убивать его, так как в определенной степени все мы хотим избавиться от бремени. Ощущение, что ты являешься тяжелым бременем для окружающих, всегда было настолько сильным у многих совершивших самоубийство, что часто сам акт совершался альтруистически, чтобы облегчить это «бремя» другим. Когда дело приближается к развязке и приходит решающий час, таких принципов, как терапевтическое обязательство и ответственность за жизнь, уже недостаточно. Аналитик оказывается загнанным в угол своего собственного эроса, в ощущение, почему этот индивид лично ему дорог. Я действительно нуждаюсь в нем и хочу, чтобы он жил? В чем состоит уникальность наших взаимоотношений? Как случилось, что я вовлечен в отношения с этой личностью, которую нельзя сравнить ни с какой другой? Без такой личной увлеченности любой другой пациент мог бы оказаться на его месте. Весь разговор об индивидуальности был бы тогда бессодержательным.

Без такого личного эроса не существует сосуда, способного удержать эти разрушающие силы, желание причинять боль и убивать, которые можно было констеллировать во время кризиса. Тесная связь в ходе анализе способна фокусировать суицидальные аффекты. Ярость, ненависть и отчаяние, кажется, направлены лично против аналитика.

Некоторые интерпретаторы пытаются свести все дело к разыгрываниям детской борьбы в переносе. Действительно, остаточный налет детства окрашивает большинство наших действий, особенно во время кризиса; но атака на аналитика гораздо лучше видна в свете скрытого союза и той амбивалентности, которая констеллируется символической природой в каждой тесной личностной связи. Главная цель этих деструктивных аффектов заключается в том, чтобы в отчаянии попытаться растворить сам сосуд взаимоотношений. Поэтому внутри эроса аналитика должно существовать пространство для маневра даже в ситуации отчаяния. В таком случае эрос аналитика использовался бы не в качестве метода под названием "живи, потому что я люблю тебя", а для того, чтобы принудить пациента выйти из состояния отчаяния.

Искренне осознавая безнадежность данного состояния, аналитик констеллирует некое стоическое мужество в самом себе и в другом человеке. Сохраняя такой бодрствующий режим, он уменьшает угрозу панического действия. Они все еще остаются вместе, глядя на жизнь и смерть — или на жизнь или смерть. Лечение приостанавливается, так как оба лишены надежды, ожиданий, запросов. Они оставили мир и внешнюю точку зрения на него, воспринимая как единственную реальность образы, эмоции и значения, которые поставляет психическое. Смерть уже вошла к ним, так как страстное желание жить исчезло. В историю болезни записывается: "Ничего не произошло", в то время как история души, может быть, пребывает в состоянии глубокого бессловесного переживания.