Читать «Самоубийство и душа» онлайн - страница 100
Джеймс Хиллман
Пандора первоначально представлялась в виде большого кувшина или сосуда. Как показывает Панофски, этот сосуд в более поздней традиции превратился в ящик. В Пандоре-сосуде взаперти было спрятано все мировое зло. Когда он был открыт (а это должно было произойти неизбежно, подобно тому как Ева, поддавшись искушению запретного плода, принесла Грех в этот мир), наружу ринулись все злые силы — все, за исключением Надежды. Истории о сотворении феноменального мира иллюзий, которые известны в Греции, Индии, в Ветхом Завете, очень похожи.
Сказание Гесиода о Пандоре говорит нам о том, что надежда — одно из тех зол, которые находились в сосуде, и единственное оставшееся в нем. Оно лежит там, скрытое от взоров, в то время как прочее зло, фантазии, страсти и есть те самые проекции, которые мы встречаем во внешнем мире. С помощью интеграции проекций это зло можно было бы снова захватить в плен и поместить в сосуд. Но внутри сосуда пребывает надежда, тесно связанная с динамизмом самой жизни. Там, где есть надежда, существует и жизнь. Мы никогда не сможем встретиться с надеждой непосредственно, как не можем и завладеть жизнью, ибо надежда — это побуждение жить в завтрашнем дне, бездумное стремление вперед, в будущее. Ступай, ступай, ступай…
Не является ли религиозная надежда совершенно другой? Мы находим ответ на этот вопрос в "Послании к римлянам, VIII" апостола Павла: "Ибо мы спасаемся надеждой: но надежда, которую мы видим, — это не надежда: ведь если человек это видит, почему он все еще надеется? Но если мы надеемся на то, чего не видим, то с терпением должны ожидать его". Надежда — это не то, на что человек надеется; человек надеется не на то, что уже известно. Такая надежда — надежда на нечто порочное. Это иллюзия. Снова обратимся к словам Т. Элиота:
Религиозный смысл надежды — в принесении в жертву всех упований. Разве надежда отчаяния, возникающая при столкновении с риском самоубийства, — не религиозная надежда (в которой ожидание — это все)?
Секуляризованная надежда наилучшим образом проявляет себя в медицине. В ходе недавних собраний членов Американского онкологического ббщества докладывалось о некоем эксперте-консультанте, объяснявшем, почему в битве за спасение жизни онкологического пациента никогда не следует сдаваться. Вне зависимости от затрат, боли и психического мучения всегда существует надежда на то, что на протяжении временного облегчения страданий больного медицинская наука сможет разработать лекарство и сохранить ему жизнь. Вопросы качества жизни и вхождения в смерть стремятся отодвинуть на второй план по отношению к главной медицинской цели — продолжению жизни. Жизнь больше не служит чему-то иному, она сама становится своим собственным мерилом.
