Читать «Одесса на сырдарьинском берегу» онлайн - страница 2

Выходит, мы, юное поколение Бекабада, были потомками инженеров, пролетариев, туркестанских переселенцев, казаков, ссыльных, неблагонадежных, депортированных и тому подобных. Но данное поколение уже, в смене эпох, было отмыто временем, причесано, унифицировано — близкая история была не в почете, не в ходу, семьи не афишировали своего происхождения и сильно не посвящали в него своих детей (на всякий случай, язык мой — враг мой). То есть это было поколение, не слишком помнящее родства (и только, пожалуй, крымские татары, благодаря живым предкам и их — предков — неуспокоенной памяти и явного устремления к исторической родине, в этом смысле от всех отличались).

«Унифицированость» и «отмытость» имели один существенный плюс — мы, «рожденные здесь», считали себя не только местными, но и равными. Поэтому судили друг друга, что называется, по делам нашим, а иерархия выстраивалась не по «породе», а «по возможностям» (физическая сила, лидерские способности, приспосабливаемость, трудолюбие, ум). Конечно, вырастая, мы могли ощутить на себе все, или некоторые, последствия «происхождения», но у детей и юношества (гуляй пока!) было именно так — не порода, а… всё остальное.

И все же, сложное происхождение городского населения сказывалось на современной жизни, критические массы делали свое дело превращения количества в качество. Пролетарский город был в числе лидеров Узбекистана по преступности, а уж по «хулиганистости» — и говорить нечего. Все это — плюс удаленность от культурных центров — определяло слагаемые молодежной романтики: коллективизм (граничащий со стадностью), «блат» (в данном случае, категория уголовная, а не «дефицитная»). Хотя и спорт был в городе на высоте (о, чем я только не занимался!)

Мы, наша жизнь, наш город-на-реке, наш Узбекистан, — всё было обыденностью для «здесь-рожденных» — «отмытых» и «усредненных». Только уехав оттуда навсегда, я понял, что жил… если не в Раю, то в Сказке, — но это отдельная и сложная песня, которую не споешь под три аккорда.

Итак, вернемся к «жемчужине у моря», раз уж начали с фена. Особенность Аркаши Городецкого, естественно, жила в том, что он был «не-местный», причем прибывший издалека, да еще из легендарного города Одессы. Это вызывало восхищение, и в студенческом сообществе он сразу попал в кокон всеобщего охранения, что было очень важно для него в нашем, в общем-то, жестоком мире. Он стал оберегаемым, как оригинальная — в штучном, неповторимом исполнении, — игрушка.

Мы, раскрыв рты, слушали его рассказы об одесской жизни, об одесских хулиганах, о правилах и законах одесского мира. Узнавали, что такое Молдаванка, Пересыпь, Дерибасовская — слова, знакомые из песен. Мы думали: у нас — жестокая постная реальность, а там — сочная экзотика, классика, романтика.

…ХлОпок — это неповторимая, вечно- и высоко-звучащая песня Узбекистана.

В хлопкоуборочную страду Одэсса сохранял свою оригинальность, которая в данном «сезонном» случае явилась тем, что он, «оказывается», совершенно не умел собирать хлопок, наше «белое золото».