Читать «Власть и наука» онлайн - страница 65

Несомненно, подобные резолюции были приняты и в других (возможно, многих) научных институтах страны, но стиль и редакция заявлений весьма характерны.

Недавно крупнейший российский физик, близко знавший брата Николая Ивановича — С. И. Вавилова, член-корреспондент РАН Евгений Львович Фейнберг писал в книге "Эпоха и личность", что братья Вавиловы были "сознательными сторонниками Октябрьской революции", что такое их отношение к жизни было

"не камуфляжем и приспособленчеством. Не зря же братья уговорили своего отца из эмиграции вернуться на родину в 1927 г." (43).

Он продолжает:

"Судя по всему, братья Вавиловы, помогавшие строить баррикады во время восстания 1905 г. на Пресне, где они жили, спокойно перенесли потерю имущества в результате Октябрьской революции, жили "как все", и с энтузиазмом включились в создание большой отечественной науки XX века" (44).

Но эту точку зрения разделяют не все, можно встретить утверждения, что более правильно характеризовать Вавилова как тонкого и умного приспособленца к условиям среды. Будучи конформистом, он якобы выбирал, что говорить на публике, чтобы сохранять и руководимые им коллективы и свою руководящую роль в стране:

"Возможно, наиболее яркими примерами конформистов могут быть братья Николай и Сергей Вавиловы… Н. И. Вавилов всеми силами пытался посредством компромиссов охранить созданные им коллективы исследователей… Он делал все, что требовалось по канонам того времени. Тяжело читать его речи с прославлением Великого Вождя Народов", -

пишет С. Э. Шноль (45).

И все-таки я склоняюсь больше к точке зрения Фейнберга, понимая, что без искреннего подчинения своей энергии и личностных ценностей идеологическим требованиям новой власти Н. И. Вавилов был бы неминуемо уличен если не в контрреволюционных поползновениях, то во внутреннем несогласии с советской властью, и тогда никаких выдвижений и взлетов в Советской России ему бы не видать. "Бдительные органы" начали обвинять его во вредительстве и шпионаже в начале 1930-х годов (смотри об этом подробно в главе V), но этим сигналам не придали значения на верхах партийного руководства, и он остался на свободе в пору массовых репрессий в СССР вплоть до 1940-го года. Если бы обвинения несли неотразимые свидетельства враждебности строю, этого бы не случилось, ведь "классовое" чутье и "классовый" нюх новых властителей и их попутчиков были развиты в максимальной степени, а публичные разбирательства даже отдельных слов во время "чисток кадров" и проработок стали частью жизни всех руководителей в стране. К тому же, если бы Вавилов не был солидарен с властями (или бы власть и установленные порядки ему не нравились) у него было много возможностей во время зарубежных поездок стать невозвращенцем, как сделали многие, в том числе и его знакомые.