Читать «Уроков не будет!» онлайн - страница 36

— Дура! Корова толстая! — прошипел он. И глаза у него сделались узкие и злые. — Ты еще пожалеешь! Бочка с салом!

Да, я пожалела. В этот же день. И потом еще очень-очень много раз. Лучше бы я дала ему списать!

После третьего урока мы пошли в столовую. Мирон вдруг оказался в толпе возле меня и сильно пихнул кулаком в бок. От боли и неожиданности я рухнула прямо на стойку раздачи. И опрокинула все, что там было: поднос с выпечкой и поднос со стаканами. Да не с пустыми — в них уже был разлит смородиновый компот. Плюшки и ватрушки разлетелись по всему полу. И стаканы, конечно, разлетелись. То есть не стаканы, а то, что от них осталось. Это было что-то ужасное — целый фонтан осколков и смородиновых брызг! И снегопад из плюшек. Все, кто был рядом со мной, отскочили с визгом. А потом принялись отряхиваться и гоготать как ненормальные. Мирон достал телефон и стал снимать, как я сижу в сиреневой луже среди разбросанной выпечки и разбитых стаканов.

— Плюшка сахарная, замоченная в сиропе, — громко крикнул он и показал на меня пальцем. — Нет, подмоченная сиропом.

И все снова захохотали, как будто он сказал что-то очень остроумное.

Так я получила новое прозвище. Все одноклассники еще долго вспоминали этот случай и называли меня Плюшкой сахарной в сиропе. Но произносить это было долго и неудобно, поэтому последние слова как-то отпали сами собой, и я стала просто Плюшкой.

Вот тогда я поняла разницу между прозвищем и дразнилками. Головастиком меня, оказывается, дразнили. Мальчишки могли схватить мой пенал, махать им у меня перед носом и кричать: «Эй, Головастик, отними! Головастик, не догонишь, не догонишь!» Или просто кривляться: «Головастик, Головастик, Головастик!» — чтобы я за ними побегала. А Плюшкой меня стали звать. Именно звать. Вместо имени. И вместо фамилии тоже. Если надо было ко мне обратиться, говорили: «Плюшка, какой сейчас урок, физра или инглиш?» Или «Слышь, Плюшка, сколько минут до звонка?» Даже когда говорили обо мне, я все равно была для них Плюшкой: «Вон у Плюшки спроси», «Кто сегодня дежурный?» — «Маркин и Плюшка». Честно-честно, сама слышала.

Я не знаю, почему не рассказала правду, когда меня ругали за происшествие в столовой. И когда грозили, что мои родители будут платить за разбитые стаканы и испорченную выпечку. Я и потом никому и ничего не говорила. Потом, позже, когда Мирон стал всячески издеваться надо мной. Всё терпела и молчала. Почему? Может, потому, что Мирон ждал, что я побегу жаловаться? Может, потому, что из просто Плюшки я сразу превратилась бы в Плюшку-ябеду и Плюшку-стукачку? А может, рассказать об этом кому-нибудь было еще унизительнее, чем терпеть молча?

Да и кому мне было жаловаться? Нашей Юлии Егоровне, которая ждала ребенка и которую нужно было жалеть и стараться не нервировать? Бабане, которой было восемьдесят лет, которая и так за меня слишком переживала? Или папе и маме, которые постоянно пропадали в своей клинике? Тем более все они взрослые. Разве они поймут?

Как же я мечтала о старшем брате! Всегда мечтала, а сейчас особенно. О брате, которого у меня никогда не было. О высоком, сильном и взрослом. О таком, который смог бы меня защитить от всяких придурков вроде Соломатина. Да ему и делать бы ничего не пришлось. Он просто подошел бы к Мирону и сказал: