Читать «Откровенные диалоги о штрафниках Великой Отечественной» онлайн - страница 113

Василик В.: Встает вопрос о вере на войне. Скажите, вы наблюдали проявления религиозности среди сослуживцев?

Пыльцын А.В.: В явном виде — нет. В штрафбате, как известно, служили только офицеры — и командиры, и проштрафившиеся, то есть коммунисты или комсомольцы, обученные в советских военных училищах или на курсах явно атеистического плана. К тому же окружающая обстановка была такова, что истинно верующим, если таковые и были, обнаруживать свою веру было затруднительно. Однако у многих, может быть, даже у большинства, по-видимому, была некая духовная опора, какая-то внутренняя, не показная вера в Бога, что помогало сражаться, надеяться и выживать. Некая сокровенная вера у людей все же была. Даже я, хоть и крещёный, но школой и комсомолом воспитывавшийся в атеизме, свято верил, что какие-то Высшие силы вершат многое. Потом я понял, что это тот Бог, во имя Которого я был крещен. Что именно Его силой я получал не смертельные ранения в двух шагах от «летального» исхода. Что, не умея плавать, не утонул ни в Днепре, ни в Друти под Рогачёвом, ни в Припяти или в Западном Буге при операции «Багратион», ни в Висле, ни тем более — в Одере, где, теряя сознание при ранении в голову, падая в воду близ берега, успел подумать: «Убит, слава Богу, не утонул», так как всегда опасался именно такой смерти.

Форсирование Одера

Василик В.: В вашей книге рассматривается серьезный духовно-нравственный вопрос, поставленный еще в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского. Скажите, насколько, на ваш взгляд, наказание — пребывание в штрафбате от одного месяца до трех — было адекватно преступлению?

Пыльцын А.В.: Законы военного времени суровы, но адекватны войне. Нельзя судить эпоху Великой Отечественной войны мерками мирного времени. Во время войны ситуация усложняется, степень ответственности, а значит, и наказания ужесточается, и то, что в мирной обстановке может оказаться простительным проступком, разгильдяйством, в ситуации войны часто оказывается самым настоящим преступлением. Например, часовой уснул на посту. В мирное время за это максимум полагается гауптвахта. А если он караулил склад с оружием во время войны, уснул, а враги или мародеры украли оружие? Или сбежал с порученного рубежа обороны? За это полагался трибунал, во многих случаях — и высшая мера. Законы военного времени суровы, временами жестоки, но адекватны войне. Кстати, и сам приказ Сталина № 227 («Ни шагу назад») — пример тому.

В нашем (и не только) штрафном батальоне одно время около половины бойцов составляли «офицеры-окруженцы» — те, кто, оставшись в окружении, но не вступили в партизанские отряды, не перешли линию фронта, а скрывались при немцах и дожидались возвращения наших, или бежали из плена. Рядовых «окруженцев», как правило, не отправляли в штрафные роты на месяц-два-три (в зависимости от полученных сведений о них), а офицеров на такие же сроки направляли в штрафбаты. Жестоко? Но, во-первых, с офицеров больший спрос, а во-вторых, зачастую невозможно было определить: а не завербовался ли под немцами этот «окруженец», не послан ли с заданием? И на всякий случай, на реальную проверку их отправляли в штрафное подразделение, поскольку в бою человек проверяется надежней всего. И, к сожалению, были, правда, очень редкие, случаи, когда штрафники дезертировали и даже перебегали к немцам. В нашем штрафбате генерал Рокоссовский понизил в должности и перевёл в обычный стрелковый батальон начальника штаба штрафбата из-за того, что тот не проверил донесения своих подчиненных, которые зачислили нескольких бойцов-изменников в списки убитых и раненых, в то время как те перешли на сторону врага.