Читать «Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2» онлайн - страница 330

Аристократизм всегда и неразрывно связан с землей, которая диктует ему уважение к бедности. Он относится к бедности как к чему-то вполне серьезному. Материализм, если он и бывает присущ аристократу, скорее метафизичен, т. е. лишен социальной подоплеки, он скорее декоративен. И если аристократу еще дано чем-то гордиться, так это тем, что он может позволить себе обходиться без имитации под позолоту. Он может быть таким, как есть. В этом всё его достоинство.

Что касается Т. Манна, все блестящие куски его прозы, такие, например, как рассуждения о времени, о прямой зависимости наших представлений о времени от понятия пространства (даже часы, как он тонко замечает, есть не что иное, как физическое перемещение стрелки в пространстве), еще, например, его рассуждения о том, что глупость в человеке никогда не вяжется с болезнью и противоречит уважению, которое мы естественно испытываем к болезни, и т. д., — все эти блестящие куски его прозы не могут пересилить во мне неприятного впечатления от его неаристократичного самодовольства, да и рационализма, каким бы он ни обладал стилем и природным даром к анализу. Последнее качество было лучше развито у Р. Музиля, лишенного привилегий Т. Манна и оттого не успевшего заявить о себе в ту же самую эпоху…

Толстой о тех же понятиях заговорит как о чем-то необъяснимом, чудесном и для передачи своего ощущения находит поразительно точные образы. В рассуждениях о гибели французской армии в России в 12-м году, или, точнее будет сказать, о неспособности людей разбираться в многопричинности окружающих их явлений Толстой проводит такую аналогию. Задавая вопрос, почему яблоко падает с дерева, он отвечает следующим вопросительным рядом. Потому что зрелое? Потому что его червь подточил? Потому что ветер его срывает с ветки? Или потому что ребенку хочется его съесть?.. Он прежде всего заставляет увидеть невидимую, какую-то волшебную сторону вещей. Он прежде всего обращает внимание на красоту, нас окружающую, и только после этого отдает дань рациональному.

Т. Манн сведет тот же вопрос к какому-нибудь наглядному механическому процессу. От просветителей он нахватался веры в разум и лезет с ней повсюду, чрезмерно полагаясь на свою интуицию, на разум и не понимая, что если этот разум и должен что-то ставить под вопрос, то прежде всего интересы той среды, которая породила его на свет, ибо при всей ее пресловутой «открытости», либеральности и прочего — а обязана она этим не столько своей материальной обеспеченности, сколько возможности колесить по белому свету, — эта среда отстаивает только свои собственные интересы, повсюду одни и те же — интересы имущественные.