Читать «Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2» онлайн - страница 314

Я всегда старался себе внушить, что естественным, нормальным состоянием для меня было всё же первоначальное опьянение, а не последующее похмелье, но никогда не мог избавиться от противоречия, хотя и считал его глубоко порочным. Дело, наверное, в том, что всплески, воодушевление никогда не были во мне чем-то естественным, впитанным в кровь и плоть, как это должно быть. Они не стали «нутром», а вливались в меня лишь в минуты временного прозрения, вызванного либо угрызениями совести, либо реакцией на окружение, — при этом нисколько не нарушая глубокой порочности, в которой я жил годами и продолжаю жить. Просто сегодня я понимаю это, а тогда был глух и слеп. Чтобы такое отношение к жизни — вдохновенное — стало естественным, чтобы оно превратилось в привычку, оно должно быть обусловлено не временными величинами, не окружением, а соотношением с понятиями бесконечными, выявленными для себя с максимальной ясностью.

Жалость, испытываемая к отдельному человеку, имеет благородный оттенок только тогда, когда она является частью жалости ко всем, и лишь в этом случае она для него не унизительна и не вызывает еще более тяжелых угрызений совести в тебе самом…

Сегодня неприятно моросит. Всё неприятно тяжело. На душе сыро, неуютно. Всё опять кажется запутанным, двойственным, относительным, размагниченным… Опять вопросы, одни вопросы…

вечером

Самое трудное в отношениях с людьми заключается в том, чтобы научиться ценить людей средних, лишенных какого-либо явного таланта, коими и является поголовное большинство наших собратьев. Всегда понимал это, но почему-то никогда не воплощал этого правила в жизнь.

21 февраля

Не истина важна как таковая, а процесс постижения истины, не итог самосовершенствования, не планка, выше которой ты не можешь перемахнуть, а то вполне измеримое и преодолимое расстояние, которое отделяет от идеала. Важен процесс, по мере которого возносишься над самим собой. И в этом процессе, в этом разбеге перед главным прыжком не может быть просчета и пресыщения. Поэтому и измерять нужно всё же по максимуму, какие бы противоречия это иногда ни вздымало. Если этого не делать, сама мера вещей становится однодневной, прикладной, необязательной для всех, а процесс постижения — не более чем реакцией на несовершенство жизни и людей и тем самым перестает быть внутренней необходимостью, диктуемой врожденным чувством максимума.

Если ставить себе целью стремиться к пределу, к истине, то это так или иначе подразумевает под собой значимость процесса, на который уйдут, может быть, все силы, потому что предел всегда будет недостижимым. Но в процессе всё же можно увязнуть. Ум не выносит антиномии и слишком легко сдает свои позиции. Своей потребностью всё релятивизировать, которая вытекает из неспособности окончательно «регрессировать» в infinitum (это уже по Аристотелю, — что значит ненасытность интеллекта, его неудовлетворенность ограниченным, его постоянное «свертывание», стремление в бесконечность), ум обнаруживает свою полную беспомощность. И за какой бы ширмой он ни прятался, ум всегда будет искать опоры в частном, в сиюминутном, в одноразовом. Он всегда будет предлагать выход попроще, обещая человеку защиту от самого себя.