Читать «Антигония. Роман» онлайн - страница 40

«…Что лучше, варить уху на костре, или ходить в смирительной рубашке? ― продолжал Хэддл измываться. ― В результате и волки будут сыты, и овцы целы. Америка будет ограждена от смуты. Райские сады нашей процветающей державы удастся спасти от разорения. Матери семейств смогут спокойно пестовать своих Лолит под сенью закона и добродетели, а иноземный Бармалей, какой-нибудь дядя Гумберт, и сунуться сюда не посмеет. Честный труженик сможет созывать друзей на барбекью хоть каждое воскресенье. Профсоюз водителей перестанет шарахаться от каждой тени, в страхе, что дороги опять перекроют крикливые черти с транспарантами, удравшие из преисподней и требующие упразднения автодорожных перевозок. А президент и наши доблестные войска смогут бомбить, сколько душе нашей пожелается, заклятых недругов Америки и врагов человека роду. Да так, чтобы фейерверк походил на праздничную иллюминацию, озаряющую поднебесье в день Национальной независимости…»

Последнее фото являло собой настоящую цитату, резюмировавшую позицию Хэддла, которую он отстаивал однажды в дискуссии, вспыхнувшей между нами на пустом месте. Мы спорили о форме и содержании! Все, что не там лежит, Хэддл прибирал к своим рукам.

Забравшись в деревянную бочку (этакий Диоген), Хэддл разглядывал из нее в бинокль силуэт нагой Евы, белизной выделявшийся на райском зеленом фоне необозримого нью-хэмпширского пейзажа. Инсценировка завершалась громогласным утверждением баламута, что там, вдали, маячит «не просто голая женщина, как мерещится подавляющему большинству достопочтенных граждан, разбежавшихся по кустам… а нагая Муза, во крови и плоти…» Недавно он якобы повстречался с ней с глазу на глаз ― «в баре, затерянном среди грязи и пыли на прославленной Большой дороге… той, что рассекает Америку, словно кесарево сечение, вдоль всей брюшной полости…» Пользуясь случаем, Хэддл информировал общественность о своей помолвке с ней, с Музой, и далее с преспокойной совестью растолковывал, что отныне готов на все, «даже на брак с наручниками вместо обручальных колец, лишь бы стать обладателем ее прекрасного тела, вид которого мог бы привести в чувство даже сорокадневного покойника». Речь шла о какой-то Enny. Это имя многим приходилось слышать впервые…

Имя Хэддла регулярно мелькало то тут, то там. То ему вдруг доставалось в газетах из-за друзей ― он вступился за них из джентльменских соображений, ― закативших скандальный развод, да еще и сопровождаемый усыновлением чужих детей, бурными эксцессами голливудской кинозвезды и закулисными интригами, которые та плела в газетах и журналах, принадлежавших ее сутенерам, ― пока всё не завершалось публичной сценой ревности, разыгранной на глазах у миллионов телезрителей. Хэддл, не скупясь на эпитеты, обзывал зачинщицу скандала «кадровой потаскухой, пасущейся на зарплате у ФБР и прикидывающейся плаксивой дурочкой, дабы вся Америка, закусив рукав, убивалась вместе с ней из-за ее до смехотворности низких ставок при ангажировании, резко упавших после очередного лифтинга…» Высказывания закончились для Хэддла хождением по судам и возмещением морального ущерба. Но к эпатажным выходкам, выпадам против среднего американца, Хэддл так и не остыл, как и к нападкам на «интеллектуалов и всякую загорелую сволочь в шортах, барствующую за чужой счет и спекулирующую на самодовольном невежестве толпы…»