Читать «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное» онлайн - страница 113

— Да, — сказал председатель и потянулся за папиросой.

Чонкин вошел, поздоровался и остановился, топчась у дверей.

— Проходи, Ваня, вперед, — пригласил председатель, не отрывая взгляда от фляги. — Проходи, садись.

Чонкин нерешительно подошел к столу и сел на самый краешек скрипучего стула.

— Да ты, Ваня, не стесняйся, — поощрил председатель, — садись нормально, на всю жопу, Ваня, садись.

— Ничего, мы и так. — Назвав себя от смущенья на «мы», Чонкин поерзал на стуле тем самым местом, на которое столь деликатно указал председатель, но дальше продвинуться все-таки не посмел.

После этого в кабинете установилось долгое и тягостное молчание. Голубев смотрел на посетителя выжидательно, но Чонкин словно язык проглотил. Наконец он пересилил себя и начал.

— Ты это вот чего… — сказал Чонкин и, покраснев от натуги, замолчал, не зная, как дальше вести разговор.

— Понятно, — сказал председатель, не дождавшись продолжения. — Ты, Ваня, не волнуйся, а выкладывай по порядку, зачем пришел. Курить хочешь? — Председатель пододвинул к нему папиросы «Казбек» («Дели» давно не курил).

— Не хочу, — сказал Чонкин, но папироску взял.

Он поджег ее со стороны мундштука, бросил на пол и растоптал каблуком.

— Ты это вот чего… — начал опять Чонкин и вдруг решительно, со стуком поставил флягу перед Голубевым. — Пить будешь?

Председатель посмотрел на флягу и облизнулся. Недоверчиво посмотрел на Чонкина.

— А ты это по-товарищески или в виде взятки?

— В виде взятки, — подтвердил Чонкин.

— Тогда не надо. — Иван Тимофеевич осторожно подвинул флягу назад к Чонкину.

— Ну, не надо, так не надо, — легко согласился Чонкин, взял флягу и поднялся.

— Погоди, — забеспокоился председатель. — А вдруг у тебя такое дело, что его можно решить и так? Тогда выпить мы сможем не в виде взятки, а по-товарищески. Как ты считаешь?

Чонкин поставил флягу на стол и подвинул к председателю.

— Пей, — сказал он.

— А ты?

— Нальешь, и я выпью.

Спустя полчаса, когда содержимое фляги резко уменьшилось, Голубев и Чонкин были уже закадычными друзьями, курили папиросы «Казбек», и председатель задушевно жаловался на свои обстоятельства.

— Раньше, Ваня, было трудно, — говорил он, — а теперь и подавно. Мужиков забрали на фронт. Остались одни бабы. Конечно, баба тоже большая сила, особенно в условиях нашей системы, однако у меня вот молотобойца на фронт забрали, а баба молот большой не подымет. Я тебе про здоровую бабу толкую, а здоровых баб в деревне не бывает. Эта беременная, другая кормящая мать, третья, хоть дождь, хоть вёдро — за поясницу держится: ломит, говорит, на погоду. А вышестоящее руководство в положение не входит. Требуют — все для фронта, все для победы. Приедут — матом кроют. По телефону звонят — матом. И Борисов матом, и Ревкин матом. А из обкома позвонят, тоже слова без мата сказать не могут. Вот я и спрашиваю тебя, Ваня, как дальше жить? Почему я и прошу отправить меня хоть на фронт, хоть в тюрьму, хоть к черту в зубы, только б освободиться от этого колхоза, пусть им занимается кто другой, а с меня хватит. Но, если правду тебе сказать, Ваня, очень хочется хоть под конец подправить немножко дела в колхозе, чтоб хоть кто-нибудь добром тебя вспомнил, а вот не выходит.