Читать «История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.» онлайн - страница 396

В целом, по своему направлению реформы периода пребывания Коджона в российской миссии были продолжением реформаторской политики 1894-95 гг., но, в отличие от контролировавшихся и в значительной мере навязывавшихся японцами мероприятий кабинета Ким Хонджипа, проводились режимом Коджона самостоятельно, в большем соответствии с возможностями и нуждами страны. Идеологическим стержнем реформаторской политики был корейский национализм — желание видеть страну равным партнером «цивилизованных держав», богатым и сильным государством западного типа. Национализм этот являлся по своему характеру «верхушечным» — судьбы крестьянских масс, разорявшихся в процессе присоединения Кореи к мировому рынку, интересовали реформаторов в последнюю очередь. По идейному содержанию своему он был также периферийным, зависимым — традиционная культура страны отвергалась реформаторами как «варварство», а западные державы безудержно идеализировались. Однако, при всей своей ограниченности, идеи национализма, постепенно проникавшие в 1896-97 гг. в средние слои корейского общества, не могли не войти в противоречие с политическими реалиями и прежде всего — зависимостью режима Коджона от различных внешних сил, его неспособностью защищать национальные интересы, его нежеланием допускать более широкое участие образованных средних слоев в политическом процессе. В конце концов, это противоречие вылилось в 1898-99 гг. в открытое столкновение между более консервативными элементами двора и радикализовавшимся «Обществом Независимости».

б) Провозглашение Кореи империей и радикальное националистическое движение (12 октября 1897 — конец 1898 г.)

20 февраля 1897 г. Коджон с семьей и двором вернулся, наконец, в заново отстроенный дворец Кёнунгун (ныне называется Токсугун), под защиту подготовленного российскими инструкторами батальона дворцовой охраны. Дворец располагался в нескольких минутах ходьбы от российской миссии, так что в случае необходимости Коджон всегда мог отдаться еще раз под ее покровительство. Надо сказать, что, в принципе, вера, что Россия может служить противовесом японской экспансии на Корейском полуострове и тем самым гарантом корейской независимости, оставалась одним из краеугольных камней политических убеждений Коджона вплоть до конца его правления. Однако с другой стороны, Коджон опасался (и не без оснований), что чрезмерное усиление российского влияния на корейские дела может спровоцировать Японию и ее британских покровителей на жесткие вооруженные акции, радикально дестабилизировать обстановку вокруг Кореи и, в результате, привести к потере Кореей государственного суверенитета. Именно это желание Коджона поддерживать «равноудаленные» отношения с основными державами, имевшими интересы в регионе, и объясняет разлад, наметившийся между корейским двором и российской миссией после того, как летом-осенью 1897 г. политика России на корейском направлении активизировалась. Другим объяснением этого разлада было то, что при корейском дворе интересы России зачастую представляли — и отнюдь не всегда бескорыстно — чиновники из консервативных группировок, враждебные тем реформаторским силам, к которым Коджон в данный момент испытывал определенное доверие. В любом случае, конфликт между российской миссией и дворцовой проамериканской группировкой радикализировал националистические настроения нарождавшегося к концу 1890-х годов в Корее гражданского общества, что имело важные политические и идеологические последствия.