Читать «Азбука для непослушных» онлайн - страница 9

«Ты какого роду-племени, юноша?»

Как иглы, как острые перья вонзались в Рыжего взгляды двенадцати учеников, Евфимий чувствовал их спиной, они требовали объяснений того, что так быстро и внезапно произошло на их глазах. «Я из Наблуса, что под святой горой Харизмой. Известен и благороден род моего отца, изографа богопослушного и славного, ныне уже покойного».

Ни один из нас тогда не понял, почему Рыжий сначала побледнел, потом позеленел, а затем вновь покраснел, возвращая себе свой обычный лик и облик; никто тогда не понял, но потом это узналось, ибо увиделось то, что не было видно. В следующий момент у него пошла носом дурная кровь, то, что было внутри, вышло наружу. Он вытер ее и с сомнением посмотрел на топор юноши, висевший у того за поясом. «Не знаю такого», — пробормотал он наконец, хотя Исиан не произнес ничьего имени, и это было странно; потом, не спуская взгляда с топора, шмыгая кровью, текущей из носа, спросил: «А на что топор художнику и каллиграфу, юноша?» А молодой человек посмотрел на топор, как будто впервые его увидел, и ответил, опять иносказанием: «Тупым бью, острым секу Так научил меня отец мой; ибо пути, которыми шел он, а теперь иду я, непроходимы, и много веток и сучьев нужно отсечь, чтобы добраться от Харизмы до вас». Отец Евфимий глуповато покачал головой, как будто понял сказанное, затем повернулся к двенадцати переписчикам и безо всякой причины закричал: «Чего ждете? Быстро в семинарию все!»

Семинаристы послушно, с любопытством поглядывая на пришедшего, заторопились друг за другом к семинарии. Вслед за ними пошел и отец Евфимий. Но не выдержал и, пройдя несколько шагов, обернулся и спросил: «А в сундучке у тебя что?»

Прекрасный помолчал, а потом смиренно сказал: «Ремесло свое в нем ношу. Этот ковчежец — мой дом, все, что у меня есть своего, ибо ремесло я от отца получил по наследству; и кроме него ничего у меня нет, благочестивый отче!»

Отец Евфимий посветлел лицом, как человек, которым правит ярость, потому что нашел у противника слабое место, коим насытит гнев своей души. Борода у него затряслась, и он радостно изрек: «Нескоро ползает улитка, и нескорые пути определены ей в этом мире, нескор и тот, кто носит на спине груз — дом свой».

Прекрасный, естественно, не понял, что Рыжий хотел этим сказать ему, но поняли отец Варлаам и я: не выдержал отец Евфимий, не смог не похвастаться, ибо быстр был и искусен в мастерстве каллиграфии.

И вот случилось так, а не иначе, он внес ковчег свой, дом свой в дом наш, в ковчег Божий, ибо так устроен мир: меньшее входит в большее.

* * *

Ночь прошла тихо, но все мы находились в странном волнении. Отец Евфимий не спал на галерее. Он что-то шептал про себя, и я встал, чтобы помочь ему унять тревогу. «Что терзает твою душу, отец Евфимий, не давая тебе ни мира, ни покоя?» — спросил я. Он посмотрел сквозь меня своими пустыми глазами, словно я прозрачен, будто призрак, и сухо сказал: «Его глаза. Я видел их раньше».

Следующие два дня не случилось ничего, что следовало бы отметить в этих записках, которые, еще раз молю вас, возлюбленные и благоутробные, не читать далее, если вам не нравится, как я обращаюсь со словами, ибо только потом я понял, что слова служат, чтобы скрывать суть, а не раскрывать, как вы, вероятно, думаете сейчас. Но об этом — когда придет время, а время еще не пришло.