Читать «Дневник возвращения. Рассказы» онлайн - страница 42

С характером дело обстоит плохо, но не только с ним. Даже бессмертная душа уже на ладан дышит, хоть и имеет протекцию: христианство все еще сильно. А характер никто не берет под защиту. От него отступились литература, театр и живопись (кто еще рисует портреты?). Теперь человек — это уже не характер, а потребитель, реже — производитель (когда-то он жил, чтобы что-то создавать, теперь — чтобы есть), зато всегда — электорат. Общество превращается в стадо, а человек права — в права человека. Так что — не будем о характере.

Замалчивание не причинит ему вреда, ибо он есть, попросту есть, молчим мы о нем или говорим. Вред будет только нам, как обычно, когда что-то есть, но об этом не говорят. Характер нам встречается на каждом шагу, и мы не можем его избежать. Когда нам встречается другой человек, в каких бы то ни было обстоятельствах и по какому угодно вопросу, мы всегда имеем дело только с характером.

И всегда один характер мы предпочитаем другому, пусть даже это и несправедливо со всех других точек зрения. Анархично, асоциально, аполитично, аморально и так далее.

Призыв

Краков, 3 апреля 1999.

Я читал в специализированном военном журнале, что стоимость умерщвления одного солдата (врага) на войне неизмеримо возросла для умерщвляющей стороны. Расчеты ведутся со времен римской античности, более ранние данные отсутствуют. Так вот, во времена Цезаря эта стоимость в пересчете на доллары была до смешного низка, какая-то доля цента, что дешево, даже если учитывать, что в древнем Риме доллар стоил дороже, чем сейчас. Затем стоимость систематически возрастала и сегодня исчисляется миллионами долларов на один труп.

Почему это так — ясно. В эпоху Цезаря все делалось вручную, а рабочая сила была дешева. Сегодняшние ракеты и бомбы — это летающие компьютеры, а за это нужно платить.

Если принять во внимание всеобщий рост всеобщей зажиточности со времен Цезаря, можно спорить о том, насколько возросла эта стоимость реально. Иначе говоря, мы расходуем больше, потому что можем это себе позволить. Зато другой, неэкономический аспект этой проблемы очевиден и бесспорен. А именно: если способы умерщвления до бесконечности совершенствуются, тело человека, умерщвление которого и есть цель этого совершенства, не изменилось с момента его сотворения. Моя печень, мое сердце и все другое мое также неспособно противостоять камню, палке и ножу, как и ракете, которая попадет в меня, будучи управляема со спутника. Моим жизненным органам это безразлично. И я только тогда не буду чем-нибудь умерщвлен, если в меня ничего не попадет. В связи с этим я обращаюсь с призывом к тем, кто намерен или будет намерен чем-нибудь в меня попасть, хоть камнем из доисторической пращи или бейсбольной битой: не надо, я умру сам, и к тому же совершенно даром. Достаточно немного подождать. Так что — капельку терпения, пожалуйста.

Некоторые чувства

Краков, 7 июля 1999.

Некоторые чувства прекрасны, они вызывают всеобщее уважение или приносят удовлетворение тому, кто их испытывает. Страх — никогда. Страх всегда уродлив, зачастую отвратителен. К сожалению, страх постоянно нам сопутствует, мы непрерывно боимся того или другого, но всегда чего-то конкретного. Даже если большой страх на минуту сходит со сцены, малые страхи остаются как толпа статистов. Страхи, опасения и заботы имеются у нас в бесконечном количестве и разнообразии, поскольку к страхам сиюминутным добавляются страхи прежние, то есть — комплексы. Человек, который некогда был голоден, бит, унижен, — боится прошлого, а кому прошлого бояться нечего, боится будущего. Будущего боимся мы все, так как в отличие от других существ наделены даром предвидения. Страх воображаемый более мучителен, чем кратковременная опасность, ибо у нас больше времени на то, чтобы мысленно вновь и вновь возвращаться к нему.