Читать «Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович» онлайн - страница 27

Родной город. Разговор в открытом кафе

И.Бродский. А дальше уже непонятно, куда идти… Мы как раз обсуждали с моим довольно знаменитым приятелем в прошлом году в Стокгольме эту идею. Мы собирались сесть на пароход, на паром, и приехать в родной город. И он мне начал говорить: «Сейчас мы пойдем вот туда». Я говорю: «Нет, туда идти нельзя, потому что этот человек…», и так далее, и так далее. Он говорит: «А что ты предлагаешь?» Я говорю: «Ну, пойдем вот в это семейство». А он: «Ни в коем случае!» И в общем, через пятнадцать минут выяснилось, что идти не к кому. Никто ничего не помнит.

* * *

В тот день у Иосифа Александровича очень болело сердце. Это был второй день съемок, и мы, как это было ни жалко, все порывались их отменить. Но он ни за что не соглашался, хотел показать нам какие-то две свои любимые венецианские церкви, а потом довести до Арсенала. Но ходить у него и впрямь не было сил, и он присел в открытом кафе на набережной – просто на пять минут, выпить кофе и непременную граппу. А потом, посетовав, что нельзя начать снимать сразу, пока снуют официанты, а нужно как-то устанавливать камеру («Феллини бы этого не понял»; «Не слышали про синема верите?»), пошутив про маму, папу и граппу, Бродский заговорил о родном городе. Так он постоянно, должно быть, с легкой примесью иронии, называл Ленинград, Питер, Санкт-Петербург. Поэтому мне все время хочется писать с большой буквы: Родной город. Как и Возлюбленное отечество.

Когда мы с Лешей услышали от него, что они с Барышниковым собирались на пароме приехать «инкогнито» (или terra incognita, как он пошутил) из Стокгольма в Питер, то подумали: а вдруг он и вправду приезжал… Очень уж хотелось так думать. Сам он давал массу разных объяснений, почему не возвращается. Но мне кажется, он не вернулся, потому что был гениальным режиссером своей жизни. И финал своей биографии построил на «невозвращении». Но там, в Венеции, в открытом кафе у Гранд-канала, где они с Рейном на несколько часов перенеслись в город своей юности и читали, перехватывая друг у друга, питерские строчки, показалось, что все возможно, и мы спросили его, куда бы он первым делом пошел. И он ответил: «Я так предполагаю, что если я приеду, то не на вокзал, а прилечу либо в Пулково, либо приплыву из Швеции на пароходе в Гавань. Прямо из Гавани начинается Большой проспект Васильевского острова. И вот это было бы понятно. Выйти, сесть, я не знаю, в такси… Или сесть на 47-й автобус, который, видимо, уже изменил номер маршрута. Он прямо к дому подходил… Заглянул бы в наши „полторы комнаты“, к Георгию Эдуардовичу и Раисе Фоминичне Рут, соседям по коммуналке. И потом бы я пошел гулять вдоль водички. В Новую Голландию, да».

Он говорил так, что мы представили, как он идет по родному городу в этом своем изысканном мятом плаще и шляпе от Борсалино (как заметил Рейн, мы таких слов тогда и вовсе не знали), с неизменной сигаретой «Мерит» во рту. Так сильно было желание вернуть его непременно. Увы, этого не случилось. Но если не произошло наяву, то хотя бы на пленке. И мы спросили, скучает ли он хоть иногда по Питеру.