Читать «Принц инкогнито» онлайн - страница 82

На чужбине скрывается тайный король, всегда хмурый, осунувшийся, неузнаваемый. Его сторонятся современники, им пренебрегают — но впереди, на горизонте последней части маячит, постепенно делаясь ярче, слепое солнечное пятно — Возвращение Короля.

Из тома вываливались страницы, как будто он был всего лишь истрёпанным черновиком другой книги: конечно же, Арагорном был я. Сквозь это имя прочитывался Арагон, родина твоих предков. Гарсия, принц Арагона.

На край прикроватного столика сдвигались чашки, лекарства, пипетки, я перерисовывал из «Словаря по геральдике» символические фигуры: головы мавров, дуб о семи корнях; по линейке вычерчивал полосы на саньере: так назывался наш древний флаг, флаг Арагона, ставший впоследствии флагом Испании, с тёмно-красными и золотыми полосками.

Я рубил головы мавров направо и налево, когда был Гарсией Дрожащим (не от страха дрожащим, а от нетерпения ринуться на врагов). Будучи Педро Великим, короновался в Палермо, и на четыреста тридцать лет Сицилия становилась испанской провинцией. Моим особенным уважением пользовался Карл Пятый (он же Первый), король Арагона, Кастилии и ещё двадцати пяти стран: никто из монархов ни до, ни после Карла не мог похвастаться такой коллекцией титулов. Во главе армады из шестисот кораблей мы с Карлом брали Алжир. Пираты, засевшие в крепости Касба, приспешники Хайруддина по прозвищу Барбаросса, лили сверху кипящую нефть.

На тёмной воде горели куски пенопласта. Пенопласт пузырился и растекался по воде плёнкой, как будто еловыми лапами: казалось, горит вода. Старшеклассники (в Подволоцке говорят «ма́льцы») залезли в чужой погреб или гараж, стащили канистру солярки и побежали с этой соляркой на котлован. Был такой запрещённый полузатопленный котлован. Бросали в бурую воду куски пенопласта, обливали соляркой и жгли. Я жадно смотрел на пламя и угольно-чёрный дым, густой, словно нефть Барбароссы.

Дома меня ждала сцена — привычная, но от этого не менее душераздирающая. Бывает такое рутинное, что повторяется по шаблону из раза в раз — и вроде царапает лишь по поверхности, но с каждым разом всё глубже, и разъедает… Ты меня понимаешь.

Гораздо хуже, чем любые ругательства (сволочь, паршивая дрянь, эгоист), — самым худшим был сахар. Я опоздал на час двадцать, испачкал новую куртку копотью, и твой сахар поднялся до двадцати четырёх. Я был готов… наверное, так нельзя говорить, но я с тобой полностью откровенен, так вот: я был готов на пятнадцать, даже на восемнадцать, но двадцать четыре — это было уже чересчур.

Я лежал в тёмной детской, на самом-самом краю кровати, специально так отодвинув её от стены, чтобы рама как можно больней упиралась мне в рёбра, при этом чтобы я не проваливался, не сползал на пол, а как бы висел между стеной и кроватью, а над шкафом и на потолке разрастались громадные зубчатые цифры, вращались чёрные шестерни: сахар двадцать четыре… двадцать восемь… восемьдесят шесть…