Читать «Тревожный звон славы» онлайн - страница 9

Лёвушка то касался его руки, то заглядывал в глаза, то рассматривал листы. Он был братом знаменитого человека!

   — Нас зовут к столу!

   — Иди, я сейчас...

В одной из раскрытых тетрадей на измаранном листе теснились незавершённые строки. Одно слово, которое он долго не мог найти, сейчас пришло на ум. Чернил и перьев ещё не было. Он записал карандашом. Но то ли это слово? Он записал ещё одно.

Лёвушка просунул голову в дверь.

   — Тебя все ждут!

За столом сидели уже при свечах.

   — Мне недавно написал Жуковский, — со значением произнёс Сергей Львович.

Конечно же он знал о всех неприятностях сына. Объяснение было неизбежно, но не нарушать же радости встречи!

   — Мы так ждали тебя, — сказала Надежда Осиповна.

   — Как много ты повидал, узнал! — воскликнула Ольга.

   — Я полагал, что ты непременно приедешь в Одессу, — обратился Пушкин к брату.

Но оттого, что не говорили о главном, всех сковывало какое-то напряжение. Сергей Львович приказал открыть бутылку шампанского. За Александра провозгласил он тост, за старшего сына! Четыре года!

Ill

Ночью он проснулся и услышал шум моря. Но это ветер и дождь шумели за окнами.

Он лежал и слушал, и мысли его перенеслись в Одессу. Он смотрит со скал на безбрежную стихию моря. Он бродит в порту среди нагромождений товаров, среди бражничающих матросов, среди суетливого и шумного торга. Он в сказочно прекрасном театре, где в ярусах лож, отяжелённых золотом и причудливой лепниной, полуобнажённые негоциантки обмахиваются пёстрыми веерами и блеск их округлых мраморных плеч соперничает с блеском огней, где звучат мелодии Моцарта и Россини... И снова он у берега и вглядывается в даль, в дымку, в свободу, в неизвестность... Почему он не бежал? Почему позволил загнать себя в яму?

Ветер шумел, море неустанно накатывало волны — он снова уснул. И вот уже утро. Дождь перестал. Он прислушался — в доме царила тишина. Странно было лежать и знать, что после десяти дней непрерывной скачки на перекладных ехать больше некуда... Вспомнилась дорога.

В Чернигове на почтовой станции молодой проезжий, узнав его имя, ахнул и всплеснул руками. В Могилёве его отыскали офицеры Лубянского гусарского полка — слух разнёсся по городу — и устроили пирушку, носили его на руках и даже вознамерились искупать в ванне с шампанским... Всё это означало одно: всероссийскую славу. Душу обожгло волнение.

Но что же теперь делать? В Одессе с утра ждало оживление южного города... Теперь оставалось лишь вспоминать. И воспоминания явились ему в образах нескольких прекрасных женщин: Амалии Ризнич, графини Воронцовой, Марии Раевской и ещё в одном отдалённом образе, о котором он почему-то всё чаще думал, — юной Таланьи, некогда им соблазнённой и оставленной в Петербурге... Но в его жизни было так мало счастья — мог ли он забыть тех, кто его любил, или кого он любил, или хотя бы о ком грезил...

Нет, но как начать день? Он привык к деятельности, к движению...

И вскочил с постели. Верного Никиты рядом не было: он ночевал в людской.