Читать «Тревожный звон славы» онлайн - страница 14

Все встали из-за стола с испорченным настроением. Пушкин уединился в своей комнате и принялся разбирать бумага. Он раскрыл большую, с лист, тетрадь, на тёмном кожаном переплёте которой выдавлены были буквы «OV» в треугольнике — масонский знак; эту тетрадь — приходно-расходную книгу масонской ложи «Овидий» — подарил ему в Кишинёве его приятель Алексеев.

Здесь на одной из страниц были наброски стихотворения «К морю». Именно к незавершённым этим строфам его сейчас потянуло. Как будто вновь простёрлась, заблистала, взыграла перед ним могучая стихия. Море! Почему не отправился он в далёкие страны? Но что делал бы он вне России? Словно столкнулись два начала — жажда воли и колдовская власть творчества, — и оставалось лишь излить несогласуемое в гармонии стихов.

Вяземский не раз призывал откликнуться мощными творениями на смерть двух властителей дум — Наполеона и Байрона. Наполеон конечно же волновал воображение, и не только своей судьбой: не он ли, играя народами, пробудил неведомые прежде в России чувства и стремления? Пушкин уже посвятил ему не одно стихотворение. Теперь море позволяло направить поэтический корабль к мрачному утёсу, на котором мучительно угас бывший повелитель мира...

Образ Байрона уже не волновал его. Он не признался бы, да его и не поняли бы, но он вполне осознал, что Байрон — лишь мода, впечатляющая, но временная. Ничего этого в жизни нет — ни богоборчества, ни царства абсолютной свободы, ни демонических героев. В России, во всяком случае, нет — и это не в русском характере. Не потому ли он закончил «Кавказского пленника» возвращением русского туда, откуда он бежал? Но буйному Байрону можно было отдать дань, сравнив его с разбушевавшимся морем.

И он принялся за работу. Как всегда, она продвигалась трудно: приходили образы, которые ещё предстояло воплотить в слова, или отдельные слова — нужные, но ещё никак не сцепленные с целой строкой.

Он обратился к морю уже издалека, совсем из другого края:

То тих как сельская река, И бедный парус рыбака, Твоею прихотью хранимый, Скользит поверх твоих зыбей. Но ты взыграл, неодолимый, И тонет стая кораблей.

Он записывал обрывки строф, черкал, менял. О Наполеоне:

Один предмет в твоей пустыне Меня бы грозно поразил, Одна скала.

Или так:

Что б дал ты мне — к чему бы ныне Я бег беспечный устремил, Один предмет в твоей пустыне Меня б внезапно поразил, Одна скала, одна гробница.

Теперь о Байроне:

И опочил среди мучений Наполеон, как бури шум, Исчез другой . . . . . . гений, Другой властитель наших дум.

Но он хотел передать образ Байрона через образ моря:

. . . . . . . . . . . . . . . . твой певец Он встретил гордо свой конец. Он был как ты неукротим, . . . . . . . . . . . . . . . как ты глубок, Твой образ был на нём означен, Как ты глубок, могущ и мрачен...

Приоткрылась дверь, и прошелестел голос сестры: