Читать «Я дрался за Украину» онлайн - страница 40

Нам нужно было постоянно собирать воду для себя и других повстанцев. Обрубали коряги таким образом, чтобы было легче собирать талую воду, которая стекает по склонам. И вот однажды, когда мы их обрубали, шла облава. Мы выстрелили, попали в кого-то, бежим. Один парень кричит: «Я сумку забыл!» А там такое лежало в сумке, что нельзя потерять, документы разные. Мы с ним возвращаемся. Только подошли, те уже начали гранаты бросать. Но мы эту сумку все-таки нашли и полем, полем, полем. В селе залегли и ждали, пока все закончится.

В том бункере нас и взяли весной 1947 года. Видимо, кто-то нас выдал, потому что найти бункер, не зная где он, нельзя. Я этот бункер потом, при независимости, нашел, а до этого никто даже у кагэбистов, наверное, уже не помнил, где он. Произошло это так. Сидим мы в бункере и слышим — сверху кто-то ходит. Потом начали землю рыть и открывать люк. Кричат: «Бандиты, сдавайтесь! Ваша песенка спета!» Нас было в бункере четверо. Мы поняли, что это все, конец, но решили отстреливаться до конца. Как только люк открыли, то мы начали стрелять из ППШ. Стреляем и отходим от люка. Потом ждем и снова стреляем и отходим. В нас стреляют в ответ. Пока шла эта стрельба, мы уничтожали документы, пищу, даже свою одежду — все, чем могли воспользоваться энкаведисты. Но патроны у нас были не бесконечны, и они это понимали. Дождались, пока мы перестали стрелять в ответ и бросили гранату. В то время, когда прилетела граната, случилось так, что я сидел со своей «папашкой» (автомат ППШ — прим. А.В.) на верхнем ярусе нар, а трое других были внизу. И они втроем обнялись, стоят и поют: «Ще не вмерла Україна…» Потом в протоколе написали, что это из-за того, что мы были пьяны. Так вот, они поют, и я пою. И тут падает в бункер граната. Взрыв! Они убиты, а я ранен. Спускаюсь вниз, сижу тихо и жалею, что не оставил для себя патрона. Последнее что я увидел перед тем, как потерял сознание — это наган, который направлен мне в голову. Потом звук осечки… И тут я потерял сознание.

Пришел в себя на поле. Кровь текла, пять граммов свинца сидело в ноге. Но почему-то мне было очень легко, хотя и холодно. Как оказался на поле — не знаю. Кто меня туда тащил? Что произошло тогда в бункере, когда тот энкаведист из нагана стрелял? Этого никто не знает и никто не узнает. Может быть, в каких-то архивах НКВД сохранилось как рапорт. Не знаю. Наш командир тоже живой остался. А я когда глаза открыл, то вздрогнул от холода. Они увидели, подбежали ко мне и кричат: «Ожил! Ожил! Как фамилия? Сколько русских убил?!» Я что-то хотел сказать, а у меня полный рот земли, и поэтому я не мог говорить. Лежу, молчу и думаю: «Как это я ожил? Я ранен?» Хотел ногой пошевелить, чувствую — нога забинтована. «Может, это энкаведисты мне остановили кровь?» Не знаю. Я только видел, что я один живой, а остальные мертвые. Потом вижу — ведут нашего командира. Меня положили на подводу, взяли с убитой «Нади» английскую шинель, она вся окровавленная, порванная. Накрыли меня шинелью и везут. Сначала привезли к какому-то поляку, положили на полу. Я лежу и чувствую, как кровью истекаю. Потом приехали на «студебеккере» какие-то из контрразведки и повезли меня в Добромиль. Вечером меня перебинтовывала какая-то военная медсестра — рвала бинты, которые уже присохли к ноге, и тоже кричала: «Сколько русских убил!?» На второй день допрос в Хырове в МГБ.