Читать «Стален» онлайн - страница 77

– Выходит, Розанов прав, когда говорит о дурной повторяемости русской истории? – спросил я.

– Дурная повторяемость – это образ, а не факт, литература, а не история, да и Розанов – поэт, а не историк. Не такая уж и повторяемость, не такая уж и дурная… – Старик положил руку на мое плечо и с усмешкой добавил: – А вообще, сынок, Россия – форма вечности, смирись…

Утром в кухню быстрым шагом вошла Алина. Такой возбужденной я видел ее впервые. Кивнув мне, она склонилась к Фрине, что-то прошептала, Фрина сжала губы, и обе тотчас выбежали. Я слышал, как Фрина разговаривала с кем-то по телефону, а потом хлопнула входная дверь.

С горячим кофейником в руках я отправился в Карцер, где и торчал до полудня, пытаясь перенести на бумагу сон, привидевшийся мне в вагоне поезда, который нес меня из Кумского Острога в Москву.

В том сне видел отца, который прошел по дорожке к дому – на нем была белая летняя рубашка – и остановился под открытым окном. Я протянул ему яблоко, он взял, подбросил, поймал, надкусил, сказал: «Кисловато», подмигнул и скрылся за углом. Я проснулся, чувствуя вкус кислого яблока во рту…

Ничего особенного в этой истории не было, но у меня сердце сжималось, когда я думал об этом. Было в этом сновидении что-то бесхитростное и бездонное, как в великой музыке, но я никак не мог поймать ноту, интонацию, а из-за этого пропадал и смысл истории, который надо было выразить словами, и эти неслучайные слова мне не давались…

Допив остывший кофе, почувствовал голод и отправился на поиски съестного.

Обычно утром и в полдень в кухне торчала Алина, а вечерами она иногда и ужинала с нами, но сейчас ни Алины, ни Фрины не было. Они исчезли, ничего мне не сказав, даже записочки не оставили.

В холодильнике было полно еды, но я решил перекусить в городе, а заодно и размяться.

У входа на станцию «Охотный Ряд» я съел у ларька несколько горячих пирожков и выпил пива.

Если я чего и боялся, так это расстройства кишечника из-за уличной еды: туалет поблизости я знал только один – «кремлевский», между Никольской и Арсенальной башнями, но туда всегда стояли огромные очереди, а платных тогда еще, кажется, не было.

Однако ничего страшного не случилось, и я, обрадованный, спустился в метро, перешел на «Площадь Революции», кивнул бронзовой Ниночке и сел в поезд.

Через полчаса вышел на «Щелковской».

Было холодно, серо, сбоку от входа в метро двое раскрасневшихся мужиков в солдатских майках азартно рубили топорами на асфальте багровую свиную тушу, облепленную газетами. За ними угрюмо наблюдали десятка полтора покупателей.

Рослые сытые наперсточники зазывали клиентов, выглядывая поверх толпы милиционеров и постукивая стаканчиками по складным столам.

Между ржавыми ларьками курили на корточках проститутки с посиневшими от холода красивыми коленками, кутавшиеся в крашеные перья.

Какой-то парень с опухшим лицом спросил меня: «Одним будешь?»

У нас в Кумском Остроге алкголики обычно в таких случаях спрашивали: «Третьим будешь?»

Я отказался, потрясенный его запахом – изо рта у парня разило трупной гнилью, и бегом вернулся в метро.