Читать «Начала любви» онлайн - страница 92
Константин Викторович Новиков
Восторгаться в Вортеле можно было разве только природой: парком, прудами, лесом. Впрочем, лес этого вполне заслуживал. Преображаясь день ото дня, он, как хороший певец, брал всё более и более высокую ноту, и когда казалось — сорвётся, совершал немыслимое усилие, и следовала новая нота... Одни деревья желтели, другие обогащались за счёт бордового, иные темнели, делаясь иссиня-коричневыми; такие, например, как клёны, пытались угнаться решительно за всеми — отчего получалась прямо-таки колористическая сказка. Лес приоткрывал Софи простые истины. Уж сколько раз, казалось бы, сколько сотен раз бывала она на природе, а фактически только теперь начала постигать вековечную строгую прелесть дымов, туманов, утренних и вечерних рос, красоту намоченной дождём грибной шляпки, спрятанной в траве.
Чем более феерически безупречной представлялась Фике эта череда вортельских дней, тем более девочка желала бесконечного продолжения: утр, прогулок верхом, рос... Через три-четыре дня после того, как слегла Иоганна-Елизавета, девочка испытывала сильное неудобство из-за того, что вот матери вроде как совсем плохо, а навестить-то больную некому. Через неделю Фике подобные мысли тревожить перестали. К исходу второй вортельской недели казалось вполне нормальным, что мать где-то там, неизвестно где, то ли болеет, то ли ещё что, — и в силу неприсутствия Иоганна-Елизавета делалась фигурой всё более абстрактной на фоне плотски конкретной Бентик.
Услышав как-то из разговора подурневшего лицом Вагнера об ухудшившемся состоянии здоровья Иоганны-Елизаветы, Софи вдруг осознала непрочность своего тихого — рядом с Бентинген — счастья. Ведь случись что, ведь умрёт мать — и сказке тотчас наступит конец. Хотя после тревожного известия Софи не кинулась к матери, вообще не двинулась с места, однако задумалась крепко и по обыкновению бесплодно. Загадка про то, как сделать, чтобы Бентик вечно оставалась рядом, а матери бы не было, — загадка в обычных координатах решению не поддавалась.
Лишённые даже мимолётных физических контактов (Бентинген отчитывала Софи даже за лёгкие, как бы совсем нечаянные касания рукой), отношения между девушками исполнились глубины и дружеской теплоты только лишь, как казалось, от единства взглядов на жизнь. Не считая бесспорным своё суждение, Софи сказала однажды о нежелании когда бы то ни было в будущем выходить замуж и заниматься всю жизнь хозяйством, детьми, мужем — после чего благодарная Бентик просияла скупой улыбкой, едва ли не вторично за время их знакомства.
— Помнишь, ты однажды пробовала меня поцеловать, а я тогда тебя отругала?
— Да, — лаконично ответствовала Софи.
— Так вот у меня сейчас такое желание, ну, как бы расцеловать тебя.
— Бентик...
— Молчи уж. В кои-то веки сказала умное — и помолчи. Не порть чистоту минуты.
— Бентичка!
— Молчи, говорю... О-ой, не щекочн-и-и!
Факт оставался фактом: Бентинген считала унизительным положение, навязываемое немецкой женщине. Получалось так, что за пределами функции матери-жены-хозяйки женщина не представляет решительно никакой ценности. И ведь всё из-за мужчин! Это ведь они, под названием супругов, брюхатят своих жён от пятнадцати лет до тридцати, а после говорят, мол, отойдите, подальше отойдите, у вас, мол, дурной запах и вообще вы некультурные какие-то. Во-первых, уж кто бы говорил, прости Господи, а кроме того, как ты приобретёшь культуру, если не поспеваешь рожать! Только женщина родит, в себя не успеет прийти, как благоверный вновь тянет (он ведь