Читать «Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы» онлайн - страница 19

— И смерть позади, — шепнула Броускова.

— А мы покамест здесь. — Голос у деда хрипловатый, но не от жажды. — Будет тебе про это! Все равно я постоянно думаю о ней! — Напрасно он повышает голос, напрасно защищается. Мы всего-навсего люди, и нас покидают тоже всего лишь люди. — Ни на что не жаловалась и… умерла. Каково-то ей было перед этим. А мне бы только сидеть, сидеть и ждать. А пошевельнусь — сразу все начинает болеть, колет везде, в голове гудит, толком и не слышу.

Броускова беспокойно забарабанила худыми пальцами по столику.

— Ждать… Это не самое увлекательное занятие.

Дед сердито передернул плечами. Спичечный коробок он отодвинул назад к кондитерше.

— Вчера купил.

Сгреб с прилавка мелочь и ушел. Даже не попрощался, и лоб его был покрыт морщинами, как пень старой груши.

— И ни тебе гроша на чай… Хотя бы на случай штрафа, — добавила кондитерша, с видом весталки уставясь на дверь. Затем сердито потянулась к коробке с рождественским сюрпризом на каждый день и с горкой налила себе порцию бальзама.

— Раз уж я плачу́… — Броускова подняла взгляд к потолку и задумалась, как бы обойтись без этого грубого трактирного слова «чаевые». — Раз уж я плачу за ликер, заплачу и штраф. Так мы условились? Нет? — Она говорила тихо и безучастно, а самой хотелось реветь от собственной глупости. Ну зачем она завела об этом разговор? Старая, глупая, злая баба, прибитая мешком!

Кондитерша кивнула. Это верно, так они условились.

— Все равно, удивляюсь я на вас, почему вы не поженились.

— Глупости это! — категорически заявила Броускова. — Из него получился бы тот же Крагулик. — И нажала ложечкой на пирожное. Ложечка хрустнула, из одной стало две.

Кондитерше повезло — пирожное и вправду оказалось с прошлой недели. Броускова подняла виноватый взгляд, затем деликатно отвела его в сторону — на сложенные картонки — и взялась за «гробик» двумя пальцами, словно приводя в чувство бабочку.

* * *

Старшая группа детского сада размещалась в здании, охраняемом государством как памятник старины. Войти туда можно было по стершимся ступенькам из песчаника. Кроме детей, в старой ратуше нашли приют ателье женского платья, приемный пункт прачечной, стекольный магазин, мастерская по изготовлению рамок и электроремонтная мастерская, контора коммунальных услуг, мастерская по изготовлению стеганых одеял, а за обитой железом дверью и еще что-то. Детям обилие учреждений доставляло радость, воспитательницы время от времени взирали на это с ужасом, а сотрудница санитарной инспекции заглядывала сюда не чаще одного раза в год, и то для того лишь, чтобы выразить свое удивление по поводу этого факта. В самом помещении сада, разумеется, было все, что придает детскому возрасту идилличность: много солнца, цветов и картинок, одна золотая рыбка в аквариуме и на диске проигрывателя — пластинка Карела Готта. И все равно на улице Еник чувствовал себя лучше. Из всех детсадовских мероприятий ему больше всего нравились выступления агитбригад. Мама наряжала его в длинные кусачие штаны, воротник рубашки подвязывали бархатной ленточкой и застегивали под самую шею, причесывали; он выходил и декламировал: «Дорогая мамочка, мама золотая…» Отбарабанив свое, он радовался, что снова может вернуться в строй и стать в конце ряда. Женщины, перед которыми они выступали, растроганно сморкались, а Еник недоумевал: из-за чего? Он ведь даже не им говорил стишок, мама у него была одна. Когда он репетировал его дома, мама тоже расстраивалась, потому что то же самое говорил ей папа после третьей кружки пива.