Читать «Голосую за любовь» онлайн - страница 32

Да, их было двое! Эла сказала: «Не болтай глупости! Дефлорация есть дефлорация, значит — первый раз!» Штефице не нравилось слово «дефлорация», но Эла сказала, что пришло время называть некоторые вещи своими именами. Ах, Эла… Эла — это совсем другое дело!

Первый был сыном соседей Шкаричевых. Они вселились позже других. Короче говоря, он был электриком четвертого разряда. Он сходил с ума от всего, что можно было разобрать и собрать, и по всему, что можно было зарифмовать. Впервые встретив Штефицу в коридоре, он сказал: «Куда, малыш, со мной поспать спешишь?» Потом Первый часто заглядывал к ним и шутил с тетей: «Тетя, в зятья возьмете?» И та, бывало, приговаривала: «Пуштожвон! Настоящий пуштожвон!» А потом сломался телевизор, а тетя была в Босанской Крупе. Первый долго ходил вокруг телевизора, и тот в конце концов заговорил, потом он долго ходил вокруг Штефицы… Вот так. Случилось, а она и сама не знает как… Единственное, что запомнилось, — это шум сгоревшего телевизора. Штефице не понравилось. Первому понравилось. Несколько раз она находила в почтовом ящике бумажки с нацарапанными стишками, где рифмовались слова «красив» и «стихи» («Пусть не очень я красив, но зато пишу стихи»), «любовь» с «вновь» («Я прошу, верни любовь, давай встретимся мы вновь») — и все в таком же духе. «Пуштожвон!» — повторяла тетя, и Штефица с ней соглашалась.

Второй появился почти сразу после Первого. И опять все произошло совсем случайно и как-то гадко. Преподаватель химии из школы. Его все звали «Собственно говоря», потому что каждое предложение он начинал с этих слов. Он обожал ставить опыты, любил многочисленные колбочки, пробирки, спиртовки, мензурки… Собственно говоря, провели мы этот опыт, собственно говоря, сделали мы тот эксперимент…

Штефица встретила его вновь на курсах машинописи. Он работал там секретарем. Был он еще более стеснительным, казался меньше ростом, был целиком погружен в себя. Он напоминал Штефице улитку. А потом был последний экзамен по машинописи и гулянка по этому поводу в ресторане. И Второй был там, весь сконфуженный, весь пунцовый. Он все посматривал на Штефицу и в конце вечера предложил подвезти домой. Но, разумеется, сначала зайти к нему на чашечку кофе. Штефица не помнила, как дошло до этого, помнила лишь, что приняла приглашение, собственно говоря, пошла просто так и, собственно говоря, со Вторым. Почему — и сама не знала. Второй казался ей таким несчастным, таким неловким, что Штефице хотелось непременно ему помочь. В конце он сказал: «Штефица, простите, но я, собственно говоря, совершил дефлорацию» — и уснул. Штефица ответила: «Ладно». Нужно ему верить, думала она. Второй спал, обняв Штефицу, и при этом ее ухо было очень неудобно прижато к часам на его руке. В абсолютной ночной тишине Штефица как загипнотизированная слушала навязчивое тиканье часов. Потом послышалось щебетание одной птички, затем другой… И Штефице показалось, что именно в эти минуты — когда в ухе стучали часы, а за окном чирикали птички — в этом кристально чистом утреннем кусочке времени она стала женщиной. Независимо от Первого и от Второго. Как-то сама по себе.