Читать «Благодарение. Предел» онлайн - страница 47

— Даже во лжи?

— Да. Особенно искренен во лжи.

— И сейчас лжете?

— Да. Особенно сейчас лгу. По боязни сказать правду… А правда вот какая: жалею, что нельзя вернуть ту пору… И лодка…

— Кому я не нравлюсь, те мучат меня своим безразличием. И я слежу за ними. За вами особенно слежу. У женщин вы на виду на особый лад: вам полудоверяют, опасаясь вас, а? Или чего-то в вас недостает? Возможно, напрасно — вы не опасны. Скоро благоразумие ваше станет скукой. Или вы только похожи на простака?

Он старался глядеть в ее глаза со всей пристальностью. Но такую переглядеть не хватало сил.

Она встала, спросила с вызовом, не прочитать ли стихи.

Стихи выговаривала монотонно:

Я умру, но вернусь Облаком, хлебом, рубахой.

Торопливо защищаясь от нее, он с насильственным бесстыдством «раскусывал» Серафиму: «У нее руки, кажется, длиннее обычного, а глаза… выражение первобытное, что ли?»

Я чувствую себя прекрасной, Когда ты смотришь на меня…

— Вы прекрасны! — и этой глумливой легкостью оборонял свою проветренную душу, то есть свободу.

Спокойный до озноба, задержала она на нем взгляд. Вокруг папироски туго, своенравно сжался рот, чувственный и смелый.

— У вас есть «она»?

— Будет.

— Истягин, я с вами откровенна до безрассудства, — голос ее вдруг стал скорбным не по возрасту.

Откровенность чиста: рано осознала себя как женщина, но долго не могла вырваться на простор из-под гнета красивой матери. Мать с правдивостью старшей подруги внушала ей, остужая раннюю смелую зрелость, что она некрасива. Когда-то в каюте катера Истягин своим братским поведением доконал ее, — видно, нет в ней огонька. С тех пор, подолгу заглядывая в себя, Серафима все же откопала редкий дар и доверилась ему целиком. Дар — нравиться людям, всем без исключения — молодым, старым, детям, мужчинам, женщинам. Лишь бы любили! В семнадцать лет стала женщиной.

Оторопь, замирание перед ее откровенностью были Истягину радостны, и он ждал углубления этой откровенности, как признания в любви.

— Антон Истягин, я хвораю, наверно, оттого, что думаю о вас много и долго. И меня лечит начинающий невропатолог. По-моему, я нравлюсь ему, вот он и лечит. Стоп! Кажется, он пришел. Вы поройтесь в книгах, а я приму его в другой комнате. Не убегайте, а? Не разрешаю. Доктор мне не симпатичен. Даже в крайнем отчаянии — если вы не полюбите меня — я хочу быть только с вами… Не бойтесь, связывать вас на всю жизнь не буду, а?

Серафима ушла в комнату, где ждал ее доктор Светаев Степан, потирая руки.

XXI

Серафима увлеклась, солгала Истягину, будто Степан Светаев не симпатичен ей. Наоборот, ей с ним было легко и хорошо. Он был приручен, и она думала о нем как о своем, всячески старалась помочь ему даже своим недомоганием, подтвердив его оригинальную гипотезу — смыкание психиатрии с социологией. Он был сильный, уверенный в себе. Весь широкий — кисти рук, на широких плечах — курчавая голова благородной лепки. И голос широкий, располагающий к радости. Кажется, не придавая никакого научного диагностического значения тому, что проделывал над Серафимой, он больше для своей и ее физической радости постучал молоточком в колени, ласково почиркал крест-накрест по спине. Она подставила было и грудь, но он, ошалело взглянув, застенчиво отвернулся.