Читать «Благодарение. Предел» онлайн - страница 41

— Брешут. Они нарушали международные морские законы.

— Я считаю тебя нашим человеком. И потому предупреждаю: будь готов к суду. Из-за тебя не будут осложнять отношения с Японией. Обстановка на Дальнем Востоке… тяжелая.

У начальника взбунтовалась печень. Возмущала его наглость японского консула, огорчал и Кон Коныч Истягин: считает себя абсолютно правым, хорохорится.

— Сдай, Истягин, оружие, деньги, документы. Мы отправляем тебя в тюрьму. Будет вестись следствие.

Преданный Истягину удэгеец Актанка ждал его в скверике на камне. У него заныло сердце, когда он увидел, как двое конвойных ведут по улице его безоружного начальника без фуражки, с расстегнутым воротником, без пояса. Для конвоиров Кон Коныч был преступник, и они с важностью и напряжением, не спуская глаз с его широкой спины, провели его не прямой улицей, а мимо японского консульства. Любопытные лица встречных возбуждали еще большую строгость и важность конвоиров.

Первые ночи Кон Истягин не спал, взволнованный тем новым значением, которое вдруг было придано его жизни со стороны иностранного государства. Он смущался и тайно даже гордился: его нормальные в морской жизни поступки могли всколыхнуть целое цунами гнева японского консула. Он бы еще больше гордился, если бы сидел в японской тюрьме.

Тут же ходил тихо, преисполненный к своей тюрьме такого же хозяйского уважения, какое испытывал к любому государственному имуществу.

Следователь Катерина Филонова за своим рабочим столом читала не дописанные Истягиным листы, время от времени заглядывала через щель в камеру: Истягин писал о своих приключениях, и лицо его выражало крайнюю мучительность, свойственную людям, не привыкшим связно излагать то, что случилось с ними. Много бумаги попортил, а высидел всего несколько страниц, отягощенных излишними подробностями.

XIX

Кон Истягин писал:

«В мае 1932 года я на зафрахтованном японском пароходе «Гензан-Мару» со строительной партией и материалами вышел из бухты на остров для строительства маяка.

В Сангарском проливе на траверзе Хоходато капитан п/х «Гензан-Мару» огласил поздравительную телеграмму компании с пожеланием счастливого плавания. Ко мне относились заискивающе и любезно: я был один военный. Японская команда начала распивать саке. Потом начали приставать к русским женщинам.

Я был арбитром через суперкаргу парохода Ланцина, который говорил на английском и японском языках.

6 июня в 22.55 на траверзе мыса Ровный острова Карагинский произошел сильный толчок и вибрация всего корпуса, п/х с полного хода наскочил на подводный риф.

Рабочие выскакивали из твиндеков и трюмов на верхнюю палубу.

Я успокоил их насколько мог, поднялся на мостик к капитану выяснить обстановку. Капитан сказал через суперкаргу Ланцина: «Пробоина в первом трюме, вода поступает, но пущены донки для откачки воды. Снимемся задним ходом, а потом дойдем за пять часов до б/х Северной.

Я сказал: с пробоиной в море выходить нельзя, у нас 450 человек, есть женщины и дети. Надо спустить шлюпки и высадить на берег рабочих и женщин с детьми.

Однако не вняли моему совету, снялись, пошли в открытое море. Вода прибывала. Донки не справлялись.

Пароход садился носом. На позывные SOS отозвались два японских парохода: мы затерты льдами у мыса Смоторского, прибудем только через двое суток.

Я решил строить плоты из леса — двое суток продержатся люди на воде.

Но капитан не дал тросов и концов. Тогда я приказал технику Токарскому и моему помощнику Актанке с рабочими вскрыть трюмы, достать ящики с гвоздями, скобами и рубить с японского парохода пригодный такелаж для вязки плотов и вскрыть подшкиперские и брать все необходимое из кладовых.

Японская команда собирала свои вещи в корабельные шлюпки, грузила продукты, а два шалопутных японца бегали по спардеку и палубе и кричали: «Русс, вода!» Крики панически действовали на женщин и детей. Рабочие вытаскивали вещи из твиндеков и трюмов. Началось распитие вина и виски из японских баталерок.

— Японцы нас топят! Сами собрались удирать. Уж и шлюпки на шлюпбалках. Бей японцев! — и несколько рабочих бросились по трапам на ботдеки для схватки с японцами.

Я заслонил японцев, стрелял вверх. Японцы, как затравленные звери, в кучку сбились. Я заставил русских сойти с батдека, установил на трапах охрану из вооруженных рабочих из своей команды и объявил: кто тронет японца, будет убит мной за бандитизм. Спасать буду в первую очередь детей и женщин. Приступить к постройке плотов.

Лишних загнал в трюмы. Начал строить на палубе сразу четыре плота — по два на борту.

Вода продавливала машинную переборку. Пар стравили, котлы потушили, свет погас, рация не работала. Пароход потерял управление. Лагом гнали его волны. Ходить по палубе трудно — садился носом.

Плоты сталкивали в воду. Ветер три балла, волна — четыре, видимость — ноль. Туман. Народ боится в темноте спускаться на плоты. «Лучше тонуть всем вместе, чем плавать на бревнах в ледяной воде!»

Кругом — плавучий лед.

— Кто не будет садиться, столкну! — сказал я.

Полезли с сундуками. Не даю грузить сундуки. Крики, слезы.

К трем часам туман начал рассеиваться, и стало видно, как уносит от нас плоты с людьми. Вдруг крик:

— Японцы удрали на шлюпках! Он с ними в сговоре. Бей его! (То есть меня, Истягина.)

Оттеснили охрану с трапов. Я бросился на ботдек.

— Стой! Я не дам японцам уйти.

Но две шлюпки в 0,5 кабельтовых уходят с японцами в море. Кричу, махаю шапкой — не возвращаются. Тогда, соблюдая правила при появлении шлюпки на волне, я обстрелял ее по носу и корме. Замахали флажком, повернули к борту.

Поднялись на корабль, вынесли окровавленного человека. На меня поперли. Наши расступились. Я испугался, но еще больше побоялся уронить достоинство, показать трусость. Наган дал Токарскому, чтоб в спину не пырнули ножом, а Актанке велел находиться при Антошке — как бы парнишка не заорал с перепугу и не демаскировал свое родство со мной. Могут ему мстить. А сам я с винчестером наступал на японцев:

— Почему удрали? Мадам, детей бросили! Морской закон нарушили…

Успокоились, раненого отнесли на мостик. Приказал я в две шлюпки садить по 8 женщин с детьми, по 3 русских и по 3 японских мужчин, — боялся женщин с японскими матросами отпускать и хозяев не хотел лишать права управлять шлюпками.

Воспользовались замешательством, удрали на третьей шлюпке боцман, старпом, стармех и еще три японца. Вспомнил, что на трюме второго номера стоит 10-тонный кунгас. Столкнули в воду. Бросились мужчины наперебой, даже жен и детей забыли. Чуть не затонул кунгас. Опять выстрелами заставил мужчин покинуть кунгас, влезть на тонущий пароход. Посадили женщин. Дали ведра и доски вместо весел.

Судно совсем садилось носом, на палубе было трудно стоять от наклона. У некоторых разрывались сердца, и они тут же умирали. Иных волны смывали с плотов, они тонули на глазах. На последние два плота сели: на один капитан и 4 японца, на другой — суперкарга Ланцин, его помощник Лобов, Токарский, работник АКО и я с моим сыном Антоном и Актанкой. Отошли на ¹/₂ кабельтовых. П/х опрокинулся кормой кверху, постоял свечой и столбом пошел в воду. Волны от воронки покружили плоты, разогнали в разные стороны. И они ныряли, как нерпы. Несло на зюйд-ост. Мы стояли на плотах по щиколотку в воде. Булавками кололи икры, чтоб судорога не свела.

Антон спал стоя, поддерживали. Всю ночь подбадривали друг друга — кто травил байки, а кто историческими примерами героизма.

И вдруг Токарский тихо попросил у меня наган — застрелиться решил, мочи нет. Я отговаривал: «Сына разбудишь выстрелом». А когда надоел он, я сказал: «Можешь броситься в море, без эффекта». Светало. Показались огни парохода. Он то шел на нас, то поворачивался, показывал красный и зеленый отличительные огни. Виден силуэт — мачты, трубы, корпус. Пошел к нам. Шлюпку выслал. Это был «Сибиру-Мару». На нем оказались подобранные из команды затонувшего. Японцы встретили меня зверски, окружили. Мы с Актанкой схватили за руки Антона и проскочили в салон и закрылись. Впустили Токарского. Слышался шум. Пришел суперкарга Ланцин и сказал тихо (Антон спал):

— За кровь раненого кочегара японцы хотят убить вас и сжечь в топке. Идет спор о выборе казни и кто должен привести приговор в исполнение.

Я сказал Токарскому и Актанке:

— Идите от меня, возьмите Антона.

Но Токарский и Актанка не ушли. В пятом часу я открыл иллюминатор: недалеко стоит белая шхуна «Сукоцу-Мару», на которой плавали гардемарины. Отвалил от шхуны паровой катер, подошел к «Сибиру-Мару». На нем 7 вооруженных японцев.

Офицер в любезной форме изъяснил, что мне грозит тут смертельная опасность, поэтому лучше перейти на шхуну, и она доставит меня советскому консулу на Хоккадате, если же я не соглашусь, то навечно останусь на «Сибиру-Мару».

Рассветало. Антон проснулся. Улыбался. На третью попытку японского офицера склонить меня я дерзко ответил, что я коммунист и только смерть заставит меня прекратить сопротивление.

Офицер сказал, что не подобает говорить так при мальчике. Я сказал, что он все понимает и ничего не забудет».