Читать «Нагрудный знак «OST». Плотина» онлайн - страница 11
Виталий Николаевич Сёмин
Мы спустились ниже надземных этажей тюрьмы, и я понял, что камеры с окнами не для нас. Под самой нижней навесной лестницей, на дне колодца, переводчик щелкнул выключателем и привел нас к низенькой двери. Он открыл дверь, и я увидел за ней темноту.
— Принимайте новеньких! — весело крикнул он.
Из темноты сказали:
— Некуда.
— Давай, давай, — подтолкнул нас переводчик.
И я вошел вслед за Валькой. Темнота была не абсолютной — в камере горела очень слабая лампочка, просто тлел электрический волосок. Рядом со мной — потому что все здесь было рядом — стояла параша, похожая на термос, в котором в лагере носили баланду. С нар предупреждающе сказали:
— Камера на четверых, а лежат двенадцать.
— Некуда их! — сказал кто-то раздраженный. — Пусть стучат, пусть зовут переводчика!
Кто— то пожалел нас:
— Изобьют, и всё.
Но раздраженный сказал без всякой жалости:
— В тюрьму сами приходят!
Валька всхлипывал, и его в конце концов позвали. А мне сказали:
— Садись на парашу.
Не помню уж, сколько я простоял, пока на нарах не начали двигаться, шевелиться, и я втиснулся в эту груду пиджаков и пальто, от которых мне запахло чем-то родственным. Лежали на досках, под голову пристраивали шапку, кулак или предплечье. Как только я устроился, нас спросили — давно собирались:
— Закурить не пронесли?
Я показал сигарету, которую мне дал парикмахер, сказал, как ее получил.
— Может, проникотиненная вата?
На сигарету приподнялись все. Кто-то, к моему удивлению — всех ведь обыскивали! — протянул мне затлевший трут. Сигарета не сразу загорелась, потом вата вспыхнула, и легкие резануло. Я хотел выбросить, но у меня взяли ее из рук, и кто-то раскуривал ее и раскуривал: когда вата вспыхивала, дул на нее, а потом опять осторожно тянул — надеялся, что откуда-нибудь начнется никотин.
— Да брось ты ее, — сказали ему. — И так воздуха нет!
Только в лагере я увидел людей, вот так безумно тянущихся к табачному дыму, все время озабоченных поисками травы, окурков, навоза — бог знает чего, что можно завернуть в бумагу и курить.
Валька спросил:
— Бить будут?
И тот же раздраженный, к которому я не мог присмотреться в темноте, сказал:
— А ты куда пришел?
Иногда казалось, что уже ночь, но отбоя все не было и все так же бесконечно тлел электрический волосок. Уже переговорили все дневные разговоры, и каждый лежал со своим голодом, и конца этому не было. Но все-таки, когда этого совсем уже перестали ждать, электрический волосок потускнел, наступила темнота и кто-то с облегчением сказал:
— Отбой.
Ему ответили:
— Еще день прошел.
Опять двигались, теснились, разом поворачивались с боку на бок, а когда все замолчали, заговорили двое. Это были взрослые мужчины, и они ругали себя за то, что они здесь.
— Вот не понимали! — говорил один.
И это «не понимали» относилось не только к войне, а ко всей жизни. И этого он не понимал, и того — всего, короче говоря, не понимал. И что лучше сдохнуть, чем попасть в плен, и что борщ когда-то надоедал.