Это все были глупые слова. Он знал, что Джейн Доу его не слышит, что она по-прежнему не знает о его существовании.
– Но я теперь знаю о тебе, – ответил он на собственную же мысль. – Мне хочется узнать о тебе больше. Чтобы тебе не было так одиноко. Это важно для меня. Вообще-то я подобным образом не поступаю, но… что сказать, кажется, я трогаюсь умом. Так или иначе мне больно от мысли, что тебе одиноко. Я даже не могу себе представить, где ты сейчас. Если там вообще что-то есть… кроме пустоты.
Он пошелестел листами ксерокопий, припоминая прочитанный рассказ об осенних каштанах Парижа. И улыбнулся.
– Я так и не понял, откуда ты приехала к нам в город. Зачем? Наверное, из-за твоей склонности к путешествиям.
И он пустился в рассказы, негромко, вполголоса.
В свои девять лет Арсений мечтал путешествовать. В районной библиотеке он отыскал том энциклопедии «География». В ней на сорок седьмой странице, в главе про великие географические открытия, на весь разворот красовалась карта мира, жирной красной линией этот мир опоясывал маршрут Фернана Магеллана, а синей – путь «Золотой лани» Фрэнсиса Дрейка. Арсений представлял себя Фрэнсисом: это имя нравилось ему больше.
– Да и с королевой у этого мореплавателя, кажется, была какая-то романтическая история, в подробности которой авторы энциклопедии предпочли не вдаваться, – усмехнулся Гаранин. – А может, я просто неправильно понял.
Пока родители дежурили в больнице, Арсений тащил от рояля черный стул с крутящимся круглым сиденьем, ставил вокруг него несколько табуреток, одну на другую, и обматывал веревку вокруг ножек. Край веревки тянулся до самой ручки двери, через всю комнату, и поверх нее мальчик набрасывал простыню. Не успевал он моргнуть, как простыню наполнял попутный бриз, веревка становилась такелажем, скрипучим от ветра, вся конструкция – кораблем, летящим поверх упругих, искрящихся на солнечном свету волн, и Арсений-Фрэнсис стоял за черным штурвалом, крутил его что есть сил и отдавал приказания расторопной команде.
– Есть, сэр! Так точно, сэр! – неслось на него со всех сторон. Мелькали по доскам выскобленной палубы босые ноги, темные от загара, болтались просоленные волосы, сплетенные в сальные косички, сверкали белки глаз, туго свитые корабельные канаты змеями укладывались в кольца.
– Но путешественником стать мне так и не довелось, а новые земли открыли еще до меня. Хотя это и не совсем верно. Ты и сама, наверное, понимаешь, что земли всегда новые, пока в них не пожил. Для каждого следующего человека. Бесконечная тайна. Мир так велик, а жизнь всего одна.
«Зачем? Правильно ли я сделала? Еще неделю назад я задавалась этим вопросом постоянно. Так ли уж плоха была моя прежняя жизнь?
Если бы дело было только в родителях, я сказала бы однозначно – да. Неспокойная совесть не дает мне спать по ночам, но вчера я снова позвонила матери. Она едва сумела связать пару слов. Этого достаточно, чтобы понять в очередной раз, что ей совершенно безразлично, где я и что со мной, так что и не будем больше об этом.
Я скучаю по своим ребятам. Но школа такое дело, учителя приходят и уходят, а у них свои дела, свои маленькие трагедии и радости, что им до взрослых? Тем более что я уже казалась им взрослой, а значит – скучной. Так смешно! Это я-то взрослая?
Но никогда не забуду того вечера, когда Глеб предложил пожениться. Конечно, без цветов; конечно, без красивых жестов. Даже не убавив звук на телике, он пробурчал что-то типа:
– Давай поженимся, что ли. Мать уже спрашивает когда.
Да, на выходных он ездил к Светлане Сергеевне. Именно эта поездка его и надоумила.
– Ты хочешь на мне жениться?
– Ну да. А чего кота за яйца тянуть? Живем мы и так вместе. Вам же всем свадьбу хочется, я прав?
Я помедлила с ответом. В этом «вам» мне почудилось что-то мерзкое. Кому «нам», хотела спросить я, а потом поняла, что не стоит. И так ясно. Нам – значит, бабам. Не женщинам, не девушкам. Бабам.
Я ждала, что вот сейчас он скажет правильные слова. Потому что именно для такого случая, как мне кажется, есть правильные слова. Про любовь, про дальнейшую жизнь не просто бок о бок, но вместе! Про горе и радость, болезнь и здравие. Это потом, в ЗАГСе, можно ухмыляться от кондовости подобных формулировок, ставших уже казенными. Но не в момент предложения, наедине с любимой…
Может, права была Люда, когда еще в одиннадцатом классе сказала, что у меня высокие запросы? Что нужно уметь смиряться и не требовать луну с неба. Но ведь я и не требую луну, мне было бы достаточно желания достать ее для меня. Черт, когда же быть романтичным, как не в такие моменты?
Нет. Нет. Если я такая – значит, такая. Может быть, дай я тогда согласие Глебу, я лишила бы себя чего-то очень важного, что и сейчас маячит где-то впереди. Может быть, я безнадежна, но мне кажется, что счастье еще будет. Что оно уже совсем скоро.
Так что я отказалась, собрала вещи и объявила, что не люблю его. Возможно, он когда-то мне и нравился, но это было помрачение рассудка. Наверное, от одиночества. Какая разница, от чего именно? Главное, что я совсем не хотела, чтобы он стал моим мужем, а я – его женой. Для меня это важно. Тем более что и он, кажется, хотел не больше моего. Просто так было бы удобней.
Конечно, он назвал меня идиоткой. А Люда, к которой я потом пришла с сумкой, – дурой.
– Такого мужика бортанула… – вздохнула она.
Какого, хотела спросить я, но, опять же, не стала. Если бы он и вправду меня любил… Если бы любил, дал бы он мне так просто уйти? Да и вообще, какая разница, любит ли он меня, если я не чувствую того же в ответ. Я ведь ушла не для того, чтобы он помчался следом и принялся уговаривать! Да, у него есть деньги, есть эта его автомойка, есть машина… И что? Это предел мечтаний? Если и да, то не моих. Я на это не согласна, вот и все. Но Люда не поняла. За своего Матвея она долго грызлась, долго добивалась, устраивая его бывшей дикие истерики, проверяя его телефон, не давая ему и вздохнуть-то свободно. Уж этого я насмотрелась вдоволь. И сама поступать так не намерена. Жизнь у меня всего одна, и дурой я буду только в том случае, если соглашусь сцепить зубы и жить, как все.
Ну уж нет.
А посему я уехала и больше туда не вернусь.
Сегодня был первый рабочий день в кофейне. Им как раз нужен второй кондитер. Поначалу я переживала, что не справлюсь, но взглянула на меню, и у меня отлегло от сердца. Профитроли с ванильным кремом и вареной сгущенкой, медовик, наполеон, прага, штрудель, чизкейк и тирамису. Джентльменский набор, дешево и сердито, как по мне. Ну и горячий шоколад, который, как выяснилось ближе к обеду, делают не из шоколада, а из сухого «Несквика». Я попыталась было предложить приличный рецепт, из плитки горького, со сливками, молоком, щепоткой корицы и острого перца. Уж я-то знаю, как восхитительно нежно этот напиток течет по горлу и согревает каждую клеточку тела. Но кондитер Маша фыркнула про чужой монастырь и свои уставы, и я предпочла заткнуться.
12 октября. Сегодня удивительно теплый день, один из последних, я точно знаю. Синоптики обещают похолодание, и солнце уйдет из наших краев до весны.
Вернувшись со смены, я все-таки сделала это. Согрела сливки почти до кипения, отставила эмалированный ковшик в сторону, покрошила туда шоколад, добавила кардамон, перец, корицу и ваниль. Через пару минут размешала миксером на низкой скорости и – вуаля – мой несравненный горячий шоколад готов.
Мои окна выходят на запад. Солнце теперь ходит низко, и под вечер комната и кухня залиты оранжевым светом, будто облепиховым маслом или янтарем. Я распахнула обе створки, села на подоконник и вытянула ноги наружу, попивая шоколад. На первом этаже здания несколько магазинов, и хоть внизу живет Джамиля, прямо под моими окнами идет длинный козырек, соединяющий весь дом. Между вторым и третьим. Просто подарок для воров, сказала бы бабуля. Но это и понятно, она всю жизнь помнила, как перед войной зашедшие во двор цыгане свистнули наручные часы ее любимого старшего брата Кости. Того, который потом стал разведчиком… Воровства она опасалась всю жизнь. Но какой смысл ждать и трястись? Либо надо обезопасить себя, либо положиться на провидение и не думать о плохом. Большинство жильцов нашего дома пошли первым путем, поставив решетки на окнах. Но как же я рада, что хозяйка пожалела денег и не превратила эту квартиру в тюрьму. А насчет воров… что ж, у меня и брать-то нечего. Зато можно вот так сидеть и пить шоколад.
Это вкус странствий и иных веков. Лакомство ацтеков и французской королевы, которую не понимали придворные. Как забавно, что теперь этот десерт превратился в растворимое какао для малышей, безнадежно испорченное сахаром и утратившее всю свою соблазнительную перчинку. А когда-то такая чашка была до краев наполнена чувственностью вполне взрослого толка…
Там же, размышляя о любовных напитках, я познакомилась с ним.
Роскошный брюнет с пронзительными глазами.
– Привет, – сказала я.
– Мяу, – ответил он.
Словом, теперь мы друзья. Я подкармливаю его, а он садится на карнизе с той стороны окна и жмурится».
