Читать «Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека» онлайн - страница 69

В Древней Руси уменьшительность значения, введенная с помощью соответствующего суффикса, не была выражением ласковости и умиления, она отражала социальный статус лица, которого обозначали подобной уменьшительной формой имени. Даже в детском возрасте четко разграничивались функции свободного и несвободного, т. е. «маленького». Вот почему только с конца XII в. в русских источниках появляется слово робенокъ. В это время окончательно разрывается прежняя связь понятия о ребенке с понятием о рабе.

Кстати, слово паробки, употребленное в «Хождении Афанасия Никитина» (украинское парубок ‘юноша’, ‘холостяк’), за триста лет до этого обозначало простых домашних слуг, если не просто рабов. На тревожный стук в дверь ворвавшихся в ночные покои убийц Андрей Боголюбский отвечает недоверчиво: «О, паробче, не Прокопья [ты]!» (Ипат. лет., с. 330) – т. е. не мой отрок (которого к этому времени уже закололи перед дверьми княжеских покоев). И в плаче над телом убитого князя скажет верный его слуга: «Увы тебе, господине, паробьци твои тебе не знають [забыли, пренебрегли]» (там же, с. 332).

Все именования возраста входящего в силу, но еще бесправного человека рано или поздно стали обозначать слугу или раба, подневольного человека. Самого же маленького человека обычно называли словом поласковей. После смерти Дмитрия Донского остались его сыновья, и среди них «шестый сынъ его, Костянтинъ, яже есть менший, мезиный, тогда бо четверодневну сущу ему по отцҍ оставшуся» (Жит. Дм. Донск., с. 220). Шестой сын «величиной с мезинец», мальчик-с-пальчик, но уже человек и наследник. Вот и Радонеж [город] «даде князь великы сынови своему мҍзиному Андрҍю» (Жит. Сергия, с. 290). Мҍзиный (ср. современное мизинец) – ласкательное слово, обозначает самого маленького – любимца и баловня, который «ласкается и лижется» (Фасмер, т. II, с. 620), совершенного младенца. Мҍзиный и есть народное соответствие книжному слову младеньць; ср. «но написахъ сиа новороженымъ младенцемъ, но да тии нҍкогда дойдуть в мҍру мужъства своего» (Сл. Фомы, с. 290). Еще раньше такого мезинного младенца называли отрочатем, ср. в переводе XII в.: «Бҍ же у нҍе отроча у сесца и приемши и [его] в руцҍ и рече к нему: Младенче милый, се обидиша нас рать, и глад, и мятеж» (Флавий, с. 413). Постоянная замена слов при выражении общего понятия весьма характерна для средневекового сознания, для которого изменяется не понятие, во всяком случае не содержание его, а образ представления о сути.

Что же касается слова юноша, оно также пришло из книжного языка, как и юнец, и юница. В древнерусском существовал его эквивалент и виде определения уный, т. е. всякий новый в племени или в роде молодой человек. Возрастные пределы юного не были устойчивыми, они постоянно изменялись по длительности; пока не появилось в языке столь дробное возрастное деление детства, юным мог быть и семилетний: «аще кто унъ – сирҍчь семи лҍтъ» (Кн. закон., с. 76; унъ равнозначно латинскому infantilis ‘неговорящий, молодой, ребячески наивный’). В древнегреческой традиции, как она представлена в древнерусских переложениях, «въ отрочяти до 14 лҍт, въ юноши же [до] 30 лҍт, въ съвръшеном же мужи 45 лҍт, въ старымъ же 80 лҍтҍмь» (Устроение, с. 194). В XVII в. «во восмьнатцать лҍт на службу идет», «а менши осминатцати лҍтъ никого имъ на службу не посылати» (Улож. 1649 г., с. 17).