Читать «Пародии. Эпиграммы» онлайн - страница 23
Александр Григорьевич Архангельский
За окном тихая, теплая погода. Сердце мое то сжимается, то расширяется. Да, я должна быть женщиной, но должна идти рука об руку и нога в ногу только с партийцем.
Я смотрю в окно и вижу его. Он идет по улице такой задумчивый, с таким старым партийным стажем — с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.
И я выскакиваю за ним. Я догоняю и перегоняю его, и он берет меня под руку.
Природа тиха и тепла. Поют птички. Сердце мое то расширяется, то сжимается.
— Никита! — кричу я, схватив его за руку. — Я здесь, Никита!!
Он молчит, но я знаю, что мы идем с ним рядом и будем идти прямо к социализму.
Лев Никулин
Времена и нравы
Приступая к жизнеописанию моего героя, я мог бы рассказать о Панасюке, знаменитом Тарасе Панасюке, потомке запорожских казаков, о которых чернобровые Оксаны и Одарки пели на вечерницах:
Однажды ночью Панасюк исчез. Утром взошло щедрое украинское солнце. Англия установила протекторат над алжирским беем, в Полтаве аптекарский ученик Изя Цукерштейн сдал экзамен на аттестат зрелости, в Чикаго биржевой крах превратил в нищих вчерашних миллионеров, современники плодились и размножались. Илья Эренбург писал стихи, но Панасюка не было.
Пепел забвения грозил похоронить память о нем, но, как говорится у Гоголя, — «отыскался след Тарасов».
Однажды мой герой и его спутница сидели на приморском бульваре. Ветер Индии обдувал их разгоряченные лица. Нужно ли говорить, что ее голова лежала на плече моего героя? Они были молоды и говорили об Эрфуртской программе и революции, о Бальзаке и заработной плате портовых грузчиков. Они были молоды и верили в торжество разума и справедливости. Светало. Мой герой поцеловал свою сверстницу в губы, и они расстались.
С той поры прошло двадцать три года. Во Франции менялись министерства, Испания стала республикой, умер Пуришкевич, сын Изи Цукерштейна окончил консерваторию. Илья Эренбург перешел на прозу. Как сказал Саади:
О моя молодость! Где вы, шакалы Афганистана, скорпионы Герата и фаланги Кабула? Где мои сверстники и спутники? Где ты, Вася Капараки, силач и весельчак, бесстрашный разведчик и неутомимый покоритель вдовьих сердец?
Однажды летом мой герой шел по Петровке. Был один из тех жарких дней, когда парижане пьют оршад и яблочный сидр, американы — коктейли и внуки московских меценатов и присяжных поверенных — дедушкин квас.
Взгляд моего героя упал на вывеску. На полотняном щите замысловатой вязью было написано: «ОСЬ ТАРАС з КИїВА». Сам Панасюк стоял за прилавком, и его шевченковские усы грустно свисали над маковыми бубликами и медовыми пряниками. Он не узнал меня. Я прошел мимо. Это была наша последняя встреча.
На эстраде бесстыдно пляшут голые таитянки. Париж. Осень. Мы сидим в ночном кафе на бульваре Марешаль. За соседним столиком Тарас Панасюк в компании ротмистра фон Штриппке и корнета Ангурского пьет коньяк. Мой приятель кушает раковый суп, вздыхает и берет за подбородок свою спутницу. Я беру шляпу и ухожу.
