Читать «Затаившиеся ящерицы» онлайн - страница 10

Нет! вообще-то это блеф! Вот растут какие-то цветочки, одуванчики, они ведь все разные, каждый чем-то да отличается, у каждого своя «судьба», а для нас – они все одинаковые и проходит несколько месяцев и они погибают и вырастают другие, а нам всё равно – одуван он и есть одуван… Человеку трудно с этим смириться – он может даже из-за этого «работать на вечность» – будет писать книжки, но через 100 лет его забудут, все, кто читал его, умрут, ну не через 100, так через 1000, не 1000, так 100000! А что такое 100000 – просто «некоторое время» и всё – всё!

На стене длинными клетками высвечивается экран со слабо качающимися ветками и их листьями, копошащимися… Там луна. Совсем светло от экрана на стене, какие-то мелькания, глупое чёрно-белое кино, смотришь и хочется плюнуть в лицо соседу, ему ведь нравится, сам с ними всё и придумал. Дрянь праздник.

Свет погас мгновенно. Ничего. Чернь. Элен заботливо расстегнула пуговицы на юбочке Бес, расшторив ночное окно, прижалась всем лицом к холодному стеклу, изнутри, из промёрзшей жаркой тьмы на оттаявший пятачок с задранным носиком смотрела маленькая девочка, одетая в поношенное коротенькое пальтишко, порядком продрогшая в этой…

– Я разрешаю тебе целовать свои колени. Лизать колени. Я стисну ими твой язык и раздавлю: сильно придавлю, резко отпущу, разведя, и потом со всей силы сомкну… Я буду ползать по тебе по-пластунски, обвиваться и душить, как змея ветвистым своим языком, буду извлекать сочную пищу, таящуюся под веками, в носу, между зубов, глубоко в ушах, под ногтями, в порах кожи… Но главное, конечно, – окно внутрь, большое и тёмное, разбитое твоими зеркальными осколками… Мы вместе сядем на шпагат, на шпагат сядет каждая твоя мышца, даже нервная, даже позвоночник, я растяну [тебе] […] Я загну тебя так, что ты сама окажешься глядящей на себя из окна. Твои ноги расклинят, обнимут за бёдра эту широчайшую кроватку, ты будешь рыдать, рыгать, а я буду сверху выжигать своей огненной гладкой точкой чёрные линии на твоём мягком теле, лазерный пучок сфокусирован в центре, поднятом высоко вверх, я жгу плоть, внутри… Но тебе я не дам развернуться, я залазаю на твою шею мокрым следом, клеем сползающим залипая глаза, свои упругие пальчики я постепенно ввожу внутрь, а ты смотришь в окно… один палец, два, три… вывожу, снова – ты видишь их оттуда, ты не можешь, вывожу, это были без локтей, а теперь – весь левый кулак с ногтями, внутрь, представляешь… Ты умираешь в течение 20 секунд. Я сползаю, ты давишься от боли и катаешься по кровати, но я тут же включаю яркий свет и ты видишь, свет тухнет и ты делаешь их, мои губы, только пару секунд глубокого безрассудства, затем за это сама выгинаешься в изуродованную лягушку (как прежде), я перекатываю тебя, задрав в небо место детского наказания, ты сидишь не на кровати, на небе, я накрываю тебя, уже уставшая усаживаюсь, раскорячиваюсь сверху, изливаю с трудом и сверхкайфом в тебя сверху литр едкой горячей жидкости. За это – губы: всё что угодно. И всё. Больше ничего.

В запертой ванной всегда душно, всегда мало пространства, всегда зеркало, всегда бритва на полочке, всегда вода, всегда запах мыла и прочего (когда у нас была смежная с туалетом). Вот зеркало, вот зеркальный потолок, вот белая пена и высовывается, обтекает, блестит розовенькая ножка, поднимается… Сколько-сколько раз хотелось увековечить этот момент! наплевать хочется на всё, это одна красота и нет больше ничего, ничего. Сжечь «Джоконду», пусть подохнет будущий муж и детки, и каша, и овсянка, и сестра-школьница, и все пойдут в канализацию.