Читать «Анархия non stop» онлайн - страница 97

— Из кого еще набиралось махновское ополчение? Человеческое облако под черными флагами, накрывшее Малороссию, сделало доступным для тысяч опыт радикально иного, невозможного, неотчужденного бытия, опыт, в мирных условиях доступный единицам — террористам, поэтам, медиумам.

— Мечтали привести в движение всю Евразию. Земляки ко мне шли за пороховым крещением: сельские учителя, попы, расставшиеся с саном и служившие отныне революции, местная молодежь сотнями вступала, учились между боями грамоте по «Учебнику бомбиста». Четвертый сын в босяцкой семье, бывший батрак, я прекрасно понимал и принимал всех недовольных ничтожным будущим и мгновенным обогащением помещичьих сынков и приезжих коммерсантов. Жаль, но наш замысел позже перешел в область песен, легенд, мало похожего на правду советского кино.

— Замысел — это идеология. Цели и задачи ваши оглашены и размножены на причудливой смеси левацких цитат, деревенского фольклора и блатной фени. Кто и как готовил идеологию республики?

— В шестом году удалось арестовать меня, но не мое сознание. Наоборот, в тюрьме Аршинов расширил мой мир, еще на нарах понял я, все партии — картежная игра, устал от брехни разнопартийных радикалов. Народный анархизм — вот идейная подмога нашей инстинктивной ненависти. Товарищи, кроме прочего, меня петь в каземате научили, народовольские песни. До тюрьмы я думал, поют только в церкви или пьяницы частушки голосят. Абсолютная власть принадлежала в Махновии вооруженным рабоче-крестьянским советам и повстанческой армии, эти советы защищающей. Ношение стволов — свободное. Разрешалось хождение любых валют по стихийному курсу, мы были уверены в прекращении оборота денег в ближайшие год-два, лично я видел во сне костры из денег на деревенских площадях у церквей. Костры из денег и икон. Надеялись на переход селян к другим, не столь порочным и относительным формам расчета и веры. Предприятия объявлялись равноправной собственностью в самоуправлении занятых на них коллективов. То же и о земле как главном производительном инструменте. На могилу и на надел имел право любой. Я устроил у себя в мае 17-го то самое, что Ленин не очень удачно пытался изобразить в октябре. Начался черный передел. Занялись от мужицких факелов барские усадьбы. Полетели замки с амбаров. Землю раздавали по-новому.

Первые отряды стихийно разоружали казаков, бежавших с фронта, крепко били и гнали из деревень жовто-блакитных державников. Диктатура труда и армии притормозилась через год, когда Гуляйполе наводнили австрияки и немцы, вагонами выгребавшие хлеб из амбаров для Берлина и Вены. В бездорожных степях возникли тогда новые тропы от копыт наших сотен, готовили контрудар, там нам стало ясно, что без стратегии нас сотрут, а стратегия — воплощение социального замысла. Пришлось ехать к Свердлову, к Ленину, предлагать им совместную антинемецкую операцию, но в ответ на любезность я получил обычное марксистское фарисейство, болезнь всех бывших эмигрантов. В сентябре 18-го решаем выступать сами. Впервые побеждаем в столь массовой войне. Наступление партизан, дружная поддержка их ограбленным иностранцами населением, разветвленная конспиративная сеть на оккупированных территориях перепугали тогда всех. Отсутствие традиционной партизан­ской географии — гор, лесов, болот искупается сказочной быстротой передвижений махновцев, их страстью к ночным налетам, образцовым покушениям на ключевых фигур оккупации. Тачанки, никогда никем доселе не испытанные, вызывали у немцев истерику почти мистическую. Спровоцировали в Екатеринославе через агентов антипетлюровский мятеж, заняли город. Теперь, когда появилась столица, обзавелись и идеологией. В ставку съехался к Аршинову «Набат» со всей распавшейся Империи — организовывать передвижные школы, писать анархо-букварь, издавать регулярно газеты, ставить спектакли для трудящихся.