Читать «Анархия non stop» онлайн - страница 100

— Какая разница? Не важно как было, важно как помнят, как хотят помнить. Шахматы один умелец мне вырезал, в виде двух армий — коммунистов и махновцев, после ранения в голову я не мог уже играть в шахматы, нервов не хватало. Те, кто ценил жизнь выше идеи, послушались Котовского, переходили к красным и неплохо, хоть и нелегко, себя там чувствовали вплоть до 37-го года. Другие просто уходили из революции, степной корсар Лепетченко торговал в 30-х мороженым в Киеве. Самые верные вместе со мной перебрались в Румынию, те, кто не нуждался в цепи, миске и будке, хотели поднять тамошних против бар, потом в Галицию, где меня арестовали вместе с женой и закупорили в польский лагерь. Был громкий процесс, Москва требовала меня выдать. В Париж удалось выбраться не сразу.

— Чем вы занимались в Париже?

— Скромный — моя каторжная кличка, теперь ко мне обращались только так, потому что я себя чувствовал, как на каторге. Вместе с другими товарищами трудился в анархо-синдикалистском журнале, работал маляром, плел лапти на продажу, вырезал из дуба чертей, придавая им черты старых недругов как с красного, так и с белого берега. Восемь пулевых ран. Шесть колюще-режущих. Истерические припадки и отсутствие денег на фрейдиста.

— Ваша смерть обошлась без некрологов как в советской, так и в эмигрантской прессе, не считая малочитаемых анархистских листков.

— Однако мы были. И мы будем еще. Помню одного морфиниста в нашем штабе, он говорил: «революция — это наркотик на всю жизнь» — и очень верил в переселение душ.

— Была ли в СССР частная собственность?

— Мне кажется, да, была.

— Это неправильный ответ.

— Я знаю, но мне все равно кажется, да, была, хотя и не могу этого доказать. Частная собственность — это когда возможна кража.

Доктор Маркузе

Он все реже покидал дом, а точнее — кинозал. И все чащее смотрел пленку, подаренную одним спецом из Пентагона (антисемит, гей, специалист по ELF-излучению). Черепахи безымянного острова, ослепленные новым невыносимым светилом, зажженным американскими ВВС, вытянув старушечьи шеи, ползут прочь от родного моря навстречу пустыни. Ученик Хайдеггера, нарушивший большинство его заповедей, приятель Адорно, отказавшийся принять на веру его динамический анализ, почетный профессор хулиганской философии, лелеял внутри полусумасшедшую догадку, ждал, что черепахи однажды вернутся в воду, нарушая мораль фильма. Кадры повторялись. Тень плавилась и вспыхивала, растаяв, гордый праздничный шар загорался посреди и без того ясного дня, пальмовые листья занимались белым пламенем, и обреченные рептилии теряли ориентировку, родовые предпочтения, личное зрение, воспоминания.

Осознав себя в ловушке, именуемой обществом, пациент повторяет историю общества, череду тщетных попыток разобраться, т.е. справиться с собой. От развивающей внутреннее зрение игры к репрессирующему Эрос «неизбежному» труду. От сексуальной свободы к социальной безопасности. От инициативы к участию. От инаковости к тождеству. От героической анархии к корпоративному контролю, предсказать который не сможет только ленивый. Цепь шагов разной длины. Каждый шаг — повтор исторического факта с надеждой в основании и разочарованием в результате. Откуда же берется возобновляющаяся надежда? Жизнь, подобно металлу, помнит прежнее, неискаженное свое состояние и всегда стремится назад, к освобождающему рождению, к протооргазму, олицетворяющему бессмертие.