Читать «От Терека до Карпат» онлайн - страница 83

– Виновники наших бедствий унизили православную веру, на далеких маньчжурских полях зарыли воинскую славу, богатство разбросали по шпалам Великого Сибирского пути, забрали в свои руки торговлю, науку, печать – заявляют они.

Из Москвы, Петербурга газеты несли свои крики. Писали: «Людей, которые занимались спасением страны, никто не понимал, и они страдали в одиночестве. Предупреждали: никакие ужасы прежних восстаний не сравнятся с тем, что произойдет, когда рабочие и крестьяне объединятся в борьбе против правительства. Все потеряют меру дозволенного, кровь превратится в красную воду. Царь призывал хранить заветы русские: верить в Бога и великое будущее России, государство крепкое, благоустроенное и просвещенное.

Церковники не отставали от светских прорицателей. Проповедовали: смысл спасения указан в Евангелии. Что делать? Что делать – слышится в обществе.

Вот что делать: умирайте, если нечего делать, или живите в деле. Настанет время, когда все сильные и здоровые почувствуют, что им пора отделиться от слабых и больных и спасать свое бытие от общего разложения. Лопатой, отвевающей сор от зерна, явится это чувство самосохранения. Беспощадно нужно гнать от себя всякое тление, отовсюду гнать бездарность, бессовестность, тунеядство и прочее. Снова, как во времена Иоанна Крестителя, который обещал спасение только праведным, люди нуждаются в восстановлении не самого общества, а самих себя.

Внешнее строится по внутреннему, и если обеспечен идеал жизни в сознании и воле, то и внешняя жизнь сложится совершенной. Если зерно таит внутри себя жизнь, то оно непременно разовьется в корни, в стебли, в красоту благоухания цветка. И тогда, и теперь – всегда были люди, покорные Богу в своей душе, и такие люди живут, почти не нуждаясь в услугах внешней власти.

Так писали и говорили.

– Атаману не к лицу путаться с газетными писаками, – повторил Щербина свою простенькую мысль. – Завтра поговорим обо всем с казаками.

Только сказал об этом атаман Кульбаке, как к ним на сером жеребце, в походной бурке, с шашкой и револьвером у седла подъехал офицер из Владикавказа.

– Здорово ночевали, казаки! – поприветствовал он беседовавших.

– Слава Богу, ничего, – ответили они ему.

Офицер спешился. Он поздоровался отдельно с атаманом. Они обнялись, а потом прошли в правление.

А вскоре туда, чтобы узнать о происходящем, потянулись казаки.

Семидесятилетний дедушка Дзюба, с трудом отрывая задеревеневшие ноги от земли, мелкими шашками бежал, поспешая узнать новость. Лицо младенчески чистое, плечики от ветхости сузились, но грудь выпячена истово, упрямо, медалью вперед. Шашка в ножнах при нем.

Вышедший из правления вместе с атаманом офицер подмигнул старику.

– Немчуру пощипать пора, казаки!

– Пора, пора, – отвечал вместе со всеми Дзюба. Но теперь властный холодок пробежал по казачьим спинам. Запахло дальними странами, походами, палатками и боевыми трофеями. Запахло дикой волей, полынной горечью расставания, пьянящей душу казака, как солдатский спирт. Казакам не привыкать сражаться в дальних странах – деды и прадеды выплясывали с парижанками, крестили язычников в русской Калифорнии, в Китае чай пивали и в Стамбуле бывали.