Читать «О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»» онлайн - страница 115

Насыщенность «скандалом» как Евангелий, в особенности Иоаннова, так и романа Достоевского, тонко подмечена и обоснована Гвардини, который даже сам термин «скандал» взял из Нового Завета. Наблюдения исследователя тем более ценны, что он, как уже говорилось в первой главе, не знал творческой истории «Идиота». Ему не был известен тот факт, что писатель с удивительным постоянством отчеркивал на тексте четвертого Евангелия мотивы скандала. Разумеется, Новый Завет не был единственным источником вдохновения для широкого развития этой темы в произведении Достоевского. Скандалы являются, например, неотъемлемой составной частью романа приключений, как и некоторых других видов романного жанра. Но мы уже знаем, что влияние на писателя именно новозаветных идей было исключительно сильным.

Основные мысли Гвардини об отражении в этом романе евангельских мотивов скандала переданы Зандером в «Тайне добра». Конечно, читая работы этих авторов, приходится считаться с тем, что оба они ошибочно воспринимают роман как произведение о Самом Христе, о Богочеловеке, а не о христоподобном герое, о чем говорилось и выше. Выделяя самое ценное в работе Гвардини, Зандер обращает внимание на трактовку им конца романа. Она в самом деле глубока и помогает еще лучше понять, почему сам Достоевский тоже необычайно высоко ставил финал «Идиота». В десятой Записной тетради 1876–1877 годов Федор Михайлович назвал окончание романа «сценой такой силы, которая не повторялась в литературе». К тому же времени относится и другая авторская оценка последних страниц произведения. В подготовительных материалах к первой главе майского номера «Дневника писателя» за 1876 год набросан план ответа на нападки Г. А. Лароша, который считал, что Достоевский «в редкой степени» обладает талантом ненавидеть, и это сказывается на его романах. В ответ критику писатель собирался, в частности, сказать следующее: «Сцена “Идиота”, убийства в белую ночь, вот те, которые теперь наступили, эту сцену нельзя было написать без некоторой любви к человечеству, без некоторого уважения к человечеству, и этой сценой я горжусь» (23, 166).

О любви и уважении к человечеству свидетельствует в последнем эпизоде романа истинное христоподобие Мышкина. Романо Гвардини с большой тонкостью показывает, что даже в подсознании князя, уже утратившего способность разумно-волевого контроля над собою, не было ничего, кроме сострадания к Парфену и любви к нему. А ведь Рогожин не только покушался на жизнь самого Мышкина, но и убил женщину, за которую тот не раз готов был пожертвовать собою, в чем признался Аглае на зеленой скамейке. В тексте Евангелия от Иоанна, дух которого пронизывает роман, Достоевским отчеркнуты строки: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Этой способностью к великой, жертвенной любви в высшей степени наделен Мышкин, о чем говорят даже и его собственные слова о Настасье Филипповне: