Читать «Папина жизнь» онлайн - страница 7

Одна Глория, казалось, что-то поняла насчет перемен в нашей семье. В парке она вела себя тихо, и на следующий день тоже, пока я готовил воскресный обед. А вечером она загнала меня в угол, полюбопытствовав:

— А зачем мама собирает коробки?

— Мы же тебе уже говорили. Она уезжает.

— А куда она уезжает?

— В путешествие, — сымпровизировал я.

— Какое путешествие?

— Недолгое. В короткое путешествие на пароходе «Неверность».

Секунду Глория непонимающе молчала, затем надавила снова. В восемь лет люди бывают бесстрашными.

— Зачем?

— Ей хочется развлечься, уехать куда-нибудь из дома.

— А почему тогда мы с ней не едем?

— Потому что у меня будет морская болезнь, а тебе нужно ходить в школу.

— Но это нечестно!

Я поднял ее на руки, поцеловал в обе щечки и откровенно ответил:

— Может статься, что как раз это по-честному для всех.

Что же у нас пошло не так, а?

Я не запивал, не злился на нее, не разочаровывал ее в постели. У меня не было игровой приставки к телевизору. Я не заводился при виде «феррари». Я все знал: где клитор, где отвертки, где туалетный утенок. И я умел спрягать священный глагол «заботиться»:

Я забочусь.

Ты заботишься.

Он заботится.

Она заботится.

Мы заботимся.

Кого заботит?

Думаешь, меня это заботит?

Тебя вообще хоть что-нибудь заботит?

Ну вот. Раз плюнуть.

Я вяло размышлял про Криса. Дайлис назвала мне его фамилию — Пиннок (ничего смешного тут нет!). Это все, чего удалось от нее добиться.

— Он тебя хоть любит по-настоящему, Дайлис?

— Джо, хватит об этом.

Я вспомнил, какое сильное впечатление Дайлис производила на меня раньше. Ростом пять футов и два дюйма, пылкая. Темно-карие глаза и прямые темно-каштановые волосы (глаза Глории, волосы Глории). Губы, говорившие «я добрая», и грудь, говорившая «я горяча». Нам было по двадцать два. Дайлис не скрывала симпатии, мне это льстило. Она держалась вызывающе. Я тоже.

Сейчас-то я понимаю, каким был дураком, но должен признать, что где-то в дальнем уголке подсознания я лелеял образ Дайлис — взращенной на природе поэтической деревенской девы (в городской версии), чьи прелести нависают над плотным корсетом, словно спелые плоды над плодородной почвой. Не только ее внешность наводила на такие ассоциации, но и характер: прямой, невозмутимый, бесхитростный. Ни разу ни в одной женщине не встречал я такой теплоты.

Чистить перышки она не успевала. Она ела, как лошадь, она упивалась любыми романтическими жестами, и чем пошлее, тем лучше — огромные коробки шоколадных конфет, веники цветов. Хотя ни она, ни я не были богаты, она работала как вол, чтобы мы могли по субботам делать набеги на Кенсингтон или Вест-Энд и потом возвращаться к чаю домой, навьючившись книгами, музыкальными записями и грудами нелепых тряпок, которые мы потом даже иногда носили.

— Ладно, ладно, жить надо весело! — время от времени подбадривала меня Дайлис, а когда мое желчное «я» брало верх, нещадно меня ругала. — Все вы, рисовальщики, одинаковы! — упрекала она и сильно щипала меня за щеку. — Ладно, не хандри, Пикассо, у тебя же такая потрясающая девушка!