Читать «Не ко двору. Избранные произведения» онлайн - страница 57
Рашель Мироновна Хин
Горничная уходит и за дверью изъявляет свою обиду.
– Ишь ты, барыня какая выискалась: “Вон! Самой жрать нечего, а добрых людей шпыняет… вон!… Жидовское отродье”!
Сара стискивает зубы до боли, кровь заливает ей щеки, она вся дрожит.
Аннушка вносит лампу, ставит на стол чашку с мутным супом и кусочек черного, как
– Подайте кипяток, – командует Сара.
Аннушка только глазами на нее метнула, хлопнула дверью и, вернувшись с кипятком, так стремительно швырнула чайник, что чуть не обварила Сару, державшую на ложечке кусок либиховского экстракта. Приготовив бульон и накрошив туда хлеба, она накормила сначала ребенка, а потом уже принялась за свой суп.
– “Что это, как его долго сегодня нет! – подумала она.
Ребенок заснул, она прилегла на продавленном жестком диване и стала ждать. У ней расходились мысли. “Так
Часы опять забили; она оперлась на руку и стала считать: девять, десять, одиннадцать… “Господи, да что же это с ним… Со вчерашнего вечера пропал… Сердце у нее то беспокойно билось, то вдруг падало и жутко замирало в груди. Она подошла к окну и, прислонившись лбом к стеклу, стала глядеть… Улица была окутана туманом. Фонари тускло мерцали, освещая овчинные шубы и бляхи торчавших у ворот дворников. В коридоре вдруг слабо дрогнул звонок. Сара бросилась в прихожую. Вошел знакомый студент. Она почти втащила его в комнату и заговорила, вся бледная, задыхающаяся:
– Вы от него? Что с ним, где он?
Студент растерялся. Он, по-видимому, готовился приступить к своей миссии исподволь, постепенно, и вдруг его огорошили.
– Да вы успокойтесь, – начал он, заикаясь, – опасности никакой нет, его скоро выпустят, право.
Сара испуганно смотрела на него, ничего не понимая.
– Как выпустят? Что это значит, Иванов?
Иванов только рукой махнул, – словно говоря: “черт с ними, с этими бабами”, полез в карман, вытащил оттуда письмо и подал ей. Она его схватила и стала поспешно рвать конверт.
“Дорогая моя, милая – писал ей муж, – не вини и прости меня. Я давно собирался сказать тебе все, но у меня духу не хватало пришибить тебя на своих глазах. Мне хуже, Сара, потому что я гибну без веры в душе… Идти назад я не могу; для меня открыт только один путь назад – путь подлости и предательства. Я тебя знаю, ты сама бы не захотела такого возврата. Пусть идеалы, в которые я веровал, несостоятельны, но я увлекался ими честно, искренно; я отдал им лучшие силы своей молодости… и убедился, что мы не более, как бессильные пешки… Когда я в этом убедился, было уже поздно.
Да я и не хочу этого. Пешкой измученной и раздавленной я еще могу быть, но жирной самодовольной пешкой – нет и нет. Отчего я тебя не приобщил к своей внутренней жизни?
Я хотел избавить тебя от того сомнения, которое изглодало мою душу… Я не шлю проклятия своему прошлому, – я не трус, но я был бы трус, если бы привил к твоей здоровой натуре свой больной нарыв. Не отчаивайся, моя прекрасная, милая; в сущности – так лучше. Ведь ты бы раньше или позже разлюбила меня; ты, сама того не замечая, уже и теперь разочаровалась во мне, для тебя вера без дел – мертва. А так ты, может быть, сохранишь обо мне доброе воспоминание. Воспитай наше дитя так, чтобы оно не проклинало своего отца. Последняя просьба, Сара, – уезжай к тетке. Тебе надо собраться с мыслями и силами. Прости еще раз и забудь скорее своего неудачника-мужа.