Читать «Реубени, князь Иудейский» онлайн - страница 31

Он крепко жмет руку Монике:

— Что общего у господина фон Розмиталя с господином Бальбо? Чего они от тебя добиваются? Скажи!

И она, которая только что искала у него поддержки, становится господином положения. Серые глаза светятся как бы отблеском ее ноготков.

— Добиваются того же, чего и все мужчины.

— Моника, скажи еще что-нибудь, прошу тебя, только не молчи.

— Он приглашает меня к себе в гости, в замок на Градшине.

— И ты была там?

— Да.

— Часто?

— Да.

— И ты любишь его?

— Глупенький мальчик, — ласково говорит она, — лучше бы ты думал о том, как ты был у меня в гостях. Я знаю дверцу в городской стене, как раз под башней в нашем дворе. У отца есть ключ от нее, но он хорошо хранит его.

Она раскрывает руку, и на ладони у нее ключ.

— Ты откроешь ночью ворота в городской стене?

Она недовольно качает головою и делает несколько шагов вперед.

Огромный еврей-привратник, сумасшедший Герзон, стоит у воды, смотрит на ребятишек, пускающих плоские камни по воде, так что они несколько раз подпрыгивают. Он бормочет по древнееврейски: «Рукоятка копья его как ткацкий станок, а острие копья его — шестьсот шекелей железа».

— Ты понимаешь, что он говорит? — спрашивает Моника Давида.

— Нет, — грустно отвечает он. Каким чуждым стало все эго для него.

— У тебя есть ключ от этих ворот? — кричит Моника старику. Страха она не знает. Она готова заговорить со всяким и вести беседу о чем угодно. У Давида, волнуемого страхом, все вопросы, на которые он не получил ответа, остаются в сердце, как осколки стекла. Молча стоит он рядом с Моникой.

Но огромный Герзон не позволяет шутить с собой. Бледное лицо с взлохмаченными красными волосами поворачивается к девушке:

— Пращой и камнем, вот таким камнем, как бросают эти мальчики, побил он филистимлян.

Давид подбежал и оттолкнул от Моники великана.

— Спасибо! — кивает она ему головой, хотя не без насмешки. — Я совсем не знала, что ты можешь быть таким храбрым.

И вдруг она заторопилась уходить, не может даже сказать, когда придет снова. Он это узнает из письма, которое она спрячет на берегу под камнем. Она так делала уже не раз, но теперь это говорится в каком-то ином тоне. Так не раз уже бывало. Прогулки, на которых они, казалось, сближались совсем тесно, заканчивались в плохом настроении, взаимным отчуждением. Даже при прощальном поцелуе она играет с ним и быстро отнимает губы.

Она оставляет его испуганным и беспомощным.

Как тяжело ему в одиночестве. Единственное, чем он может заниматься, это писанием ей писем. Если он только не читает поэмы, как христианин Орландо полюбил прекрасную язычницу Ангелику. Разве это не тот же грех, что влечет его к прекрасной христианке? В сладкозвучных стихах он постоянно находит себя, свою страсть, свою гибель. Эти стихи у него на устах, когда он вечером пробирается к берегу и прячет под камнем письмо, предназначенное для Моники. Возвратившись домой, он лежит без сна и твердит свое письмо.

Давид переживает первую весну. Впервые в жизни он замечает сонмище мелких светящихся искр на темных ветвях: это пробиваются почки. Беспокойно бродит он среди памятников на кладбище, — все свое свободное время он проводит в этом единственном месте в стенах еврейского гетто, где растет зелень. Кладбище — «еврейский сад», как его называют, единственный сад, который мы имеем. Своей сиренью и жасмином он напоминает ему двор Моники. Давид чувствует там, на кладбище, легкое прикосновение весны и с ужасом замечает, какая бесконечная сила в этом прикосновении. Это словно рука Моники: она гладит, но если сопротивляться — она поставит на колени.