Читать «Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи» онлайн - страница 70

– Ты знаешь, в Париже я боюсь негров, а на Байкале комаров, – малодушно признался Эмир.

Потом он поведал мне историю, достойную пера Данте.

Вадим Перекатов – страшный человек. У Перекатова треугольное лицо красноармейца, кудри купидона и неприкосновенный запас здорового цинизма. Вадим приходит к клиенту и спрашивает: «Убить “маму” или вставить “винду”»? Конечно, клиент говорит: «Вставить “винду”». Вадим с виртуозностью пианиста пробегает по клавиатуре, вставляет «винду», убивает «маму» и умудряется угробить диссертацию. Вадим вскрикивает: «Ай!» и отхлебывает пиво. Эмир, а это его диссертация, тоже отхлебывает пиво. «Что значит “ай”»? – спрашивает Эмир.

Впрочем, в ту весну Юсупов еще продолжал верить в компьютерный гений Перекатова.

Когда пиво кончилось, Мила ушла смотреть закат. Эмир объявил, что топора нет, отмотал десять локтей туалетной бумаги и начал топить камин. Полено не разгоралось. Тогда Эмир поставил в камин свечу, обложил ее бумагой и чиркнул спичкой. Он сидел на корточках с улыбкой злодея и подбадривал свечу. Через минуту парафиновый пенек превратился в лужу. Но это Эмира не остановило: принес с улицы куски фанеры – стал их крушить. Сначала порвались джинсы, потом со стены рухнула картина. Эмир работал ногами как топором, и это несмотря на то, что пуговица на джинсах давно отлетела и джинсы сползли на щиколотки. У Эмира просто не было времени снять их или подтянуть. Да я бы и не сказал, чтобы джинсы ему мешали. В марсианских проявлениях трудно было найти человека более талантливого. И это, наверное, единственный талант, с которым непонятно, что делать.

Невольно заразившись энтузиазмом, я схватил штыковую лопату, выбежал вон и принялся рубить гнилую скамью. Тут пришла Мила и спросила:

– Что вы делаете?

Я посмотрел на часы:

– А что, закат уже кончился?

Мы зашли в дом и стали свидетелями волнующей сцены. Отведя руку со скомканными джинсами, Эмир целился в пылающий камин. Его взгляд говорил красноречивее любых слов. И говорил он: «Всё на грани». Заметив нас, Эмир передумал швырять штаны. Аккуратно повесил джинсы на кресло и спросил Милу: как там насчет супа?

В полночь он безжалостно перчил рассольник. Эмир был грозен и нежен в зареве пламени…

Я все ждал, когда он позвонит. Не дождался. Пару раз набрал номер его трубки. Бесполезно. Табор ушел в небо, прихватив с собой швейную машинку и моего Эмира.

В пятом часу утра к квартире подкрался океан. Сначала он гулко обдал волной дверь. Потом еще раз, но на этот раз тишиной припал к ней. До звонка океан то ли не дотягивался, то ли решил быть верным своей природе до конца. Я открыл дверь.

Он рухнул на меня. Тяжелый, в длинном черном пальто.

В странном танце мы проделали несколько шагов.

– Где я? – спросил Эмир.

– В Бельгии.

Эмир удовлетворенно кивнул. Пробурчал мне в лопатку:

– В такую погоду нравится вот организму куда-то дойти.

Я откантовал его в зал, уложил, вызволил из пальто.

– В такую погоду нравится от точки до точки ежиться, – сформулировал Эмир во сне.

По кремнистому холму катилось деревянное колесо. Перед обрывом оно подпрыгнуло на валуне и плюхнулось в реку. Подхваченное течением, колесо исчезло в тумане Шельды… С Виирлой по правую руку и с Кони по левую Эмир фланировал по чистой улочке Брюсселя. Из-под фрака выглядывали рваные джинсы. Через каждые пять шагов Эмир останавливался и сверял свой позолоченный «брегет» с часами на башне. Он подставил под институт брака оба своих могучих плеча, прибрав к рукам состояния двух бельгийских ювелиров. Вдоль стены за Юсуповым с совком и метлой крался замаскированный под уборщика генерал Борин. Но тут налетел характерный брюссельский ветер, из-за угла выскочила белошвейка Милиной томности и вместе с джинсами пришила Эмира к небу. Он болтал руками и ногами, извинялся перед отцами Кони и Виирлы, потом запустил «брегетом» в Борина, чем вызвал гром и молнию в атмосфере. Когда же хлынул дождь, окатывая Эмира, как из брандспойта, Юсупов закричал: «Позовите водопроводчика!»