Читать «Дневник. Том 2» онлайн - страница 55

Мара рассказывала, что им зачитали постановление и затем была «дискуссия». Выступил какой-то жидок и стал поносить Шостаковича. Его освистали и ошикали.

27 февраля. У меня болят глаза, вернее болели, и я решила делать «визиты». Смешно звучит это слово в советской стране.

Давно собиралась и наконец собралась к С.В. Шостакович. Она в очень возбужденном состоянии. «Моего сына убили, убили. Даже двенадцатилетней давности труп леди Макбет извлекли для поношения. И кто же? Свои товарищи артисты, Журавленко и другие. С тех пор он ни одной оперы не написал, теперь он перестанет писать вовсе. Будет сочинять вальсы и польки для кино».

С.В. рассказала, что Д.Д. работает для себя над оперой «Игроки» по Гоголю, его очень пленял сюжет рассказа Куприна «Гамбринус».

На другой день И.И. Канаев, приехавший из Москвы, передал мне письмо от Марии Вениаминовны. Она подавлена всем случившимся, прислала мне 75 рублей на покупку цветов Софье Васильевне и письмо ей. Сегодня я поручение исполнила, и Мара отнесла цветы.

Заходила как-то Елена Ивановна и передавала университетские настроения по поводу постановления ЦК. Большинство приветствуют постановление и радуются, что теперь в филармонии будут чаще давать классиков. Широкая публика не любит современных композиторов.

Вот до чего люди привыкли ходить на помочах, даже не возмущаются. Это страшно.

28 февраля. Сегодня в Союзе писателей вечер памяти А.Н. Толстого. Я совсем было собралась уходить, как пришла А.А. Ахматова. Я страшно обрадовалась ей. Ей стало лучше, она встала, зашла к Рыбаковым, узнала у них мой адрес.

Московский литфонд предложил ей санаторию и 3000 рублей. Я очень советовала ей воспользоваться этим предложением и поехать.

А.А. рассказала, как она узнала, что к ней в комнату поставили микрофон. Она должна была выступать, кажется, в Доме ученых, и, очевидно, предполагали, что сын уедет с ней вместе. Но сын почему-то остался и услыхал стук над потолком, звук бурава. С потолка в двух местах обсыпалось немного известки, посередине комнаты и на ее подушку. «Я всегда боюсь, что кто-нибудь что-нибудь ляпнет, и поэтому у меня всегда очень напряженное состояние, когда кто-либо приходит».

Мы заговорили о композиторах: с ними обошлись, по ее мнению, мягко и корректно по сравнению с тем постановлением, которое ее касалось.

Никого не обругали. «Обозвать блудницей меня, с сорокалетним писательским стажем…»

На мои слова, что она единственная не каялась и не просила прощения, А.А. ответила: «Мне не предъявили никакого обвинения, и мне не в чем каяться. Я понимаю, что Зощенко написал письмо Сталину. Его обвинили в клевете – он доказывал, что он не клеветник».

По поводу отсутствия ее бюста работы Н. Данько (его взяла Дилакторская, чтобы отлить из гипса) А.А. предостерегала меня быть с ней очень осторожной. Что у Дилакторской не то эротическое, не то патологическое увлечение известным учреждением. Она воспела чекистов в поэме, в комнате стоит статуэтка Дзержинского…