Читать «Грузия – это праздник» онлайн - страница 10

Эка жила на втором этаже, а на третьем этаже жила Эйта. Эйта недавно развелась, но бывший муж устраивал внезапные проверки, поэтому она не могла приходить ночью, и она не знала, придет ли ночью. Эйта была моложе Эки, она была высокая и нежная, и в ней чувствовалась грусть. Я оставался у Эки и ждал Эйту, но до того мы пили, и ночью уже было неважно, придет она или нет, потому что я не мог заниматься тем, чего она хотела. Я не мог отказаться от вина, потому что надо было сбить напряжение ожидания. У Эки была подруга Дали, которая помогала ей продуктами. Она была старше Эки, у нее был хороший русский муж Саша и двое прелестных дочерей, за которыми следила мать, потому что глазки их уже сметали парней с улиц в Авлабаре. Саша уехал в Москву и работал охранником. Он посылал деньги и просил, чтобы Дали уберегла дочерей. Он приезжал часто, потому что тосковал по Тбилиси, и тогда мы ехали к нему. Она жила на Авлабаре около старого армянского кладбища. С улицы была видна крыша ее дома. Мы по лестнице спускались вниз. Аккордеон Миши лежал в багажнике машины. Мы его оттуда и не вынимали, когда стали часто приезжать и оставаться у Эки. У Дали был маленький дворик, который, как крышей, был накрыт виноградной лозой, и потому здесь не чувствовалась жары. Дали хорошо пела и играла на гитаре. Миша играл на аккордеоне танго и мы танцевали с Эйтой. Когда приходили плохие времена и мы с Мишей не находили денег, чтобы наскрести на бензин, Миша просил своего друга Малхаса, чтобы он нас отвозил в Сабуртало. Мы шли на рынок в Сабуртало, покупали пакеты и подходили к машинам, откуда торговали вином. Оно было в бочках или бутылях, с горлышек висели шланги в банку или в стакан, около них стояли хозяева с печальными глазами. Миша здоровался – «Гамарджоба, генацвале, что у тебя за вино?» Хозяин представлял свое вино. Миша представлял меня: «Мой друг приехал из Армении и хочу угостить его хорошим вином». «Это хорошее вино», – и ручеек со шланга наполнял стакан. Миша пил, на секунду задумывался, ставил стакан обратно на стол, куда опять текло вино: «Не плохо». Потом брал стакан и предлагал мне: «Попробуй». Я пил и говорил, что хорошее вино. «Мы к вам подойдем, только посмотрим, что здесь еще есть», – говорил Миша хозяину вина, который с надеждой смотрел на нас. Он хотел не только продать вино, но и пообщаться, и рассказать, как ему трудно, что у него большая семья, и есть только вино, чтобы продать и купить им хлеб, это все он говорил глазами. Мы понимали его, и мы знали, что купим у него, хотя все те которые здесь стояли были такими же. Мужчин, торгующих с машин вином, было не меньше двадцати. У них были большие руки и добрые глаза. печальные глаза, потому что это вино не приносило тех праздников, которые были у них раньше. Мы проходили одну машину и подходили к другой, пробуя от каждого, а потом возвращались к первому и покупали. Вино наливали в целлофановые пакеты. Мы пили там, чтобы меньше пить дома, и чтобы гости чувствовали себя уютно. Вино стоило дешево, оно стоило меньше, чем лимонад или пепси-кола. Мы старались, чтобы у нас хватило на хлеб и еще немного на зелень, и шли к Эке. Эка в это время что-нибудь варила на кухне. Варила, в основном, картошку, увидев нас, она садилась за телефон: «Сейчас, я позвоню Гураму, у него есть тушенка, и Эйте, муж вчера ей принес десяток яиц, я попрошу у нее три. Дали придет и принесет фрукты. Мы с Мишей уже не ездили домой, а оставались у Эки. Приходил Гурам, приносил тушенку и Эка начинала суету на кухне. Эйта приносила яйца, недолго оставалась с нами и опять уходила к себе, обещая вернуться. Дали была уже в пути. У нас от выпитого вина настроение держалось на уровне радости, правда, у Миши радости было больше, потому что он знал, что останется на ночь с Экой. За столом у Эки царил Гурам, Он представлял из себя породу, которую не тронули, кажется, беды и нашествия, и она только росла, Роланд и Миша тоже были такими. Он говорил тосты. Батоно Сосо говорил лучше, но он не говорил о женщинах, лучше всего говорил Гурам о женщинах. Может быть, я был еще молод, но я не смог бы, наверно, и сейчас не смогу, смотря на уставшие лица наших женщин тогда, когда складки у губ, поседевшие волосы говорили о возрасте и не очень сладких днях, говорить, как Гурам. Он был бухгалтером, но говорил, как поэт. «Вы посмотрите на эти розы», – стоя, показывая на ряд усевшихся женщин, объявлял он, и женщины смотрели на него влюбленными глазами. Он поднимал их туда, где они когда-то были. Наверно – в этом и есть поэзия, я чувствовал красоту, но я не был поэтом. Малхас был поэтом. Роланд нет. Малхас занимался извозом на своем «москвиче». У него был тяжело болен отец, через год, когда я был еще там, он умер. Иногда мы заезжали к нему домой, чтобы он мог поставить машину и выпить с нами. Тогда он садился за рояль, играл и читал нам свои стихи. Приходила его жена, которая была похожа на картинку с миниатюр. В глазах ее был какой-то страх, страх того, что он может уйти, потому что у нее не было детей, а сын, которого они воспитывали, был не их. Он очень быстро рос, и у него были проблемы с сердцем, и во всем она чувствовала свою вину. Она была из картин о Тбилиси, а Малхас был поэтом, и она, я думаю, зря боялась. Миша переводил. Я помню только один сюжет, о желуде и дубе.