Читать «Убийства неонового сердца» онлайн - страница 5

Спустя примерно шесть месяцев очередной жертвой стала его жена.

* * *

Вызванные соседями полицейские нашли тело распростертым среди поломанной мебели, коробок с одеждой, груд местных новостных рассылок, журналов мод и старых пластинок, разделивших пол бунгало на узкие лабиринтоподобные ущелья высотой по пояс. Внутри было жарко, от желтоватых страниц удушающе пахло солью и пылью, и запах этот лез в нос и рот, забивал запах от трупа. Густой желтый свет сочился в них через щели в неплотно прикрытых деревянных жалюзи, точно крем между слоями «наполеона». Тело лежало в странной позе, выгнутое клином — одна кисть загнута под спину, другая покоится на каком-то номере «Харперс и Куин», левая рука сжимает пустой стакан, дешевое, выцветшее от солнца платье-распечатка смялось и задралось, обнажая желтое бедро; но, как отметили люди в форме, ни одна из груд ретро-макулатуры при падении не пострадала. Не было и следов борьбы. Казалось, что убийца двигался в доме так же скованно, как и любой другой посетитель. Под мышкой у женщины были вытатуированы строчки: Снизошли мне сердце неоновое / С любовью его пошли, / Найди меня внутри.

Когда труп перевернули, оказалось, что в другой руке письмо, которое Эшманн ей написал еще в пору их молодости. Следователь, несколькими годами моложе Эшманна, неохотно подозвал того, и Эшманн постоял мгновение, разглядывая письмо, но казалось, что дешевая голубоватая бумага для авиапочты, которой он много лет назад воспользовался, заинтересовала сыщика больше, чем сами строки послания; потом отошел и озадаченно остановился в центре лабиринта. Люди в форме говорили друг с другом тихо и взглядов Эшманна избегали. Он это все понимал, но могло показаться, что подобное зрелище — входят и выходят люди, мелькают вспышки камер судмедэкспертизы, — Эшманн видит впервые. Выглянув между жалюзи, он узрел бы Кармоди, Манитаун, мол в гавани и весь остальной город, начерченный резкими четкими линиями татуировки в подмышке Залива на фиолетовом свету.

Спустя пару мгновений он произнес:

— Потом доложите мне в подробностях.

И добавил:

— Вы уж потрудитесь как следует.

Потом он обнаружил, что стоит в сумерках на Суисайд-Пойнт. За его спиной новый ассистент сидел на водительском месте розового «кадиллака», негромко говоря с кем-то по рации на приборной доске. Размытый нежный свет, теплый ветер на краю скалы, шепот прибоя далеко внизу. Несколько трухлявых сосенок, истоптанный ногами туристов клочок красной почвы. Невероятное чувство свободы. Он вернулся к машине на мягком ветру.

— Я у них бы там только под ногами путался, — сказал он. — Передай им, я знаю, что они потрудятся на совесть.

Тем вечером он снова наведался в «Прибой».

Он сидел в Лонг-баре и наблюдал, как бэнд выступает второй раз за вечер. Вид у них был такой же восторженный и медитативный, как обычно; и такой же виноватый, подумал Эшманн.

Пианисту все время, наверное, требуется громоздить одну композицию на другую. Каждая исполненная им вещь являла собою переосмысление — насмешку над какой-то иной, над каким-то другим пианистом и чьим-то еще инструментом. Он скрывал эту одержимость с восхитительным мастерством. Но даже его богатого покроя летний костюм, обвисавший порою на плечах так, словно под наплечниками стало пусто, казался насмешкой над кем-то из старых джазменов, и ясно было, что по ночам, оставаясь наедине с собой в комнате, он обречен играть одной рукой наперегонки с другой. Не будь тут никого, он бы все равно играл, сам для себя, соревнуясь сам с собой и с последующими версиями самого себя, рождаемыми этим процессом, пока в итоге вся его неизменная личность не вытекла бы вовне, чтоб он мог расслабиться на секунду в резком свете и сигаретном дыму, как джазмен, уловленный на старом черно-белом снимке Германа Леонарда.