Читать «Если бы я была королевой... Дневник» онлайн - страница 48
Мария Константиновна Башкирцева
– Вы просто начитались философов, и они сбили вас с толку. Вот и не доверяете никому.
– Почему не доверяю? Просто я никому не доверяюсь, это совсем другое дело. <…>
<…>
Нет, я не думаю о мести. Но когда я смогу, я отомщу. Да нет, к чему?
Днем я была в ярости и всех презирала. Настал вечер, и я опять впадаю в обычное состояние ничтожества и печали.
Такие мысли недостойны, об оскорблениях можно вспоминать, только когда можешь за них отомстить. Думать о них – значит придавать слишком большое значение недостойным людям, унижать себя.
А я, вот именно, думаю о людях, о моем жалком положении, обо всем, что я из-за него выстрадала и еще выстрадаю. Потому что все зло отсюда. Если бы Антонелли затронули вопрос религии, меня бы это только позабавило, и думаю, если бы они уговаривали меня выйти за их Пьетро, я бы за него не пошла, и вы знаете почему. Но этот позор! Мысль, что им наговорили недостойных вещей и что я – жертва скандалов Жоржа и преступной маминой беспечности!
Ведь об этом браке все судачили, и, разумеется, никто не скажет, что отказ исходил от меня. Да они и правы будут – разве я не согласилась? <…> Я и не раскаиваюсь, что не гнала его, что давала всему этому ход. Я все делала правильно, а если дело приняло дурной оборот, то не моя в том вина. Разве я могла предвидеть, что это проклятие, тяготеющее надо мной, простирается настолько далеко?
Ох, в этом-то и ужас положения!
– Кто это?
– Одна русская, мадемуазель Башкирцева.
– В обществе ее не видать?
– Они нигде не бывают, наверное, их не принимают.
– С кем они знакомы?
– Ни с кем.
– Что они собой представляют?
– Не знаю, у них какой-то судебный процесс в России, они под следствием, это целая история и т. д. и т. д.
И не преминут добавить все то, что я и вообразить себе не могу. Нас не знают, слышат одно, другое, болтают, преувеличивают, выдумывают. Ах, боже милосердный! А я ничего не могу!
<…>
<…>
Мне жаль стариков, особенно с тех пор, как дедушка стал совсем слепой; как его жалко!
Сегодня мне пришлось помочь ему подняться на лестницу, а потом самой его покормить. Он стесняется: самолюбие велит ему молодиться, так что пришлось призвать на помощь всю деликатность! В глубине души он был мне благодарен, потому что я ухаживала за ним с непобедимой настойчивостью, но и с лаской, против которой ему было не устоять.
Россия! Радуюсь при мысли, что Антонелли приедет в Ниццу, а меня не застанет. <…>
Ах, да разве он на самом деле меня любит?
Из-за суровости русской цензуры, которая не разрешает ввозить ни одной книжки без предварительного просмотра, мне придется оставить мой дневник. Вот это лишение мучительно. Я оставлю половину себя, но ничего не поделаешь.
<…>
Ах, какая жара! Какая скука! Насчет скуки я не права: когда находишь ресурсы в себе самой, скучать нельзя. Я не скучаю, потому что читаю, пою, пишу красками, мечтаю, но мне как-то неспокойно и тоскливо. Что ж, моя бедная молодость так и пройдет между столовой, дедушкиными выходками и хозяйством? Через четыре месяца мне будет восемнадцать! Да, знаю, это немного – с точки зрения тех, кому уже тридцать пять.