Твой дневник мёртв с четвертого марта,как и дом, в чьих окошках ни зги.Как прокуренный тамбур плацкарта,где, себя не найдя от тоски,я звонила тебе, проезжаяпетербургских окраин леса,и большая была пребольшаянаша ночь, что длиной в полчаса.У тебя есть веселые детки.Ты их учишь ча-ща и жи-ши.Понарошечку, исподволь, редко,ненадолго, чуть-чуть, но пишимне о том, кто пятерку получит,кто четверку, а кто и трояк,расскажи, чем они меня лучше,почему я совсем не твоя.Отчего мне тебя, как коросту,ноготочком с души не содрать?Не придуман такой патерностер,чтоб тебе предо мной замирать.И всесильный Васильевский островсупротив меня выставил ратьтех, кому так легко и так простоприходить на него умирать.Ты живешь на какой-то из линийто ли острова, то ли руки,хироманта они разозлили, —я и жизни живу вопреки!Мне не стыдно уже больше годагнать, вертеть, ненавидеть, терпеть,и с какого такого глаголая пишу и живу – о тебе?Я – плохая любовница, милый.Оттого, что в ночи я стоюпод окном, и глаза устремилав непроглядную темень твою!Я – хорошая смерть, мой хороший.Домотканой, посконной, босойя по каждой брожу из дорожекс перерезанной рыжей косой.По тебе я обрезала косы,нить с тобою обрезать забыв.Тоскоглазый, печальноволосый!Мне ль свое деревцо – на гробы,на лохань, на последнюю парту?Исковеркай меня! Искорёжь!Твой дневник мёртв с четвертого марта,ты во мне – никогда не умрешь.
Миллениум
Удержаться не раз, не два, и не три с другими, нопредпоследнее им отдавая без сожаления —чтобы это последнее было твоим, а именно —миг, когда «милый мой» перерастет в Миллениум,пробуждающийся между нами двоими наодноместной планете без отопления.Поздравляйте меня без доли предубежденияв переполненном зале вечного ожиданияодновременно с Новым Годом и с Днем Рождения.Собиранья башкой углов, по углам шатаниябольше нет, смастерили крепко развал-схождение.Я теперь не растение. Я теперь – нарастание.Нам завещан был нрав крутой и немного временичтобы, как в старом добром, сыграть в антонимы.Сила лёгкости, а не тяжести. Сила тренияне влияет на свет, рождаемый меж ладонями.Свет прольется на лист, утвердив договор дарениясердца размером с Новую Каледонию.Красотой с неё. Синевой. И другими данными.Глина на голубой крови не боится обжига.Чтобы мы становились легендой, а не преданиемнас огню, медным трубам, воде и всему хорошему —не найдется мне ни оправы, ни оправдания.Но найдется в руке рука и карманный Боже мой,и простые слова.И вера моя, покрывшаяпервым снегом пути железнодорожные.И – поверишь ли? – мы,летающиенад крышами.Мы, казавшиеся практически невозможными.
