Если город сам за себя убежал во тьму,не объясняя жителям, что к чему,он исчерпал доверие. Потомудети северных улиц ходят по одному.Умоляю тебя, не спрашивай, почему.Рано утром они выдергивают себяиз постылых постелей, линолеумом скрипя,собираются, едут в город искать ребятс южных улиц, пока они преспокойно спяти веснушчатыми носиками сопят,ничего не видя, кроме красивых снов,потому что им не расшатывают основ,двери их не заперты на засовот изголодавшихся диких псови влетающих в окна заразных сов.Югу Север, Востоку Запад – ни сват, ни брат.Детям северных улиц не нужно чужое брать,им родное бы всем давно отыскать пора,одиноким и не желающим умирать.И глаза их– волчий сверкающий амарант.Их душа – батальоны. И просят они огня.Пусть они придут, кольчужной броней звеня,пусть от тепла расколется их броня,пусть один из них с собой заберет меня,будем под ноги мы друг другу слова ронять.Я его у всех улиц северных отниму, и того,что сама не имею, отдам ему,если нет – так не достанься я никому! —спрячусь в самом слепом, немом и глухом домуи, как город, сама за себя убегу во тьму.
«Нас никогда не существовало…»
Нас никогда не существовало.Икс.Игрек.Лучшее – позадилежит и плачет под одеялом.Господь,помилуй и пощадисвежевозлюбленных ранним утром.Свежеразрубленных завтра днём.Мы поступаем с тобой не мудро.Придем друг к другуи не уснём,разбудим домик одноэтажныйи ты простишь меня за меня.Я не бываю одна и та жев пределах годаи даже дня.Сейчас со мноюогнии ветер.Седьмая сорванная печать.Я знаю, я за тебя в ответе.Ноя не знаю,что отвечать.
Смех и смерть
В данном случае смех и смерть – однокоренны.И, пожалуй, в том нет моей и твоей вины.Я, бывало, влюблялась в запах, картинку, звук,но тебя зовут – и как будто меня зовут,но читаешь ты – и как будто мои слова.Если не их источник, что еще целовать?Этот стих, вероятно, выдумал тоже ты,в нем проклюнутся и проглянут твои черты.Мы похожи настолько, что даже смешно читатьэти строки твои, из которых сквозит мечта,и хватает её танцующий на краю.Это – две мечты, но я вижу в твоей свою.Только взять себя за руку, словно твоей рукой,не выходит. И я, теряя мирской покой,выхожу к распластанной передо мной водеи, тебя не найдя нигде, нахожу везде.Что за путь я ни выберу – тернии или шёлк —непременно окажется, что ты уже им шёл.Что за знак я ни начертила бы, станешь им.У тебя ведь такой же почерк, стило́, нажим.Что за слово я ни сказала бы – повторишьсквозь десятки белёсых санкт-петербургских крыш.В данном случае ты и я – однокоренны.Раздели со мной мир и властвуй в нём.Без войны.
Не падай
До ближайшего дома с ужином и лампадойочень долго ещё, сквозь тьму не видать предместий.Если ты идешь рядом, то очень прошу, не падай.Я тебя подхвачу,но подхватывать лучше – песню.Можно спеть, например,о русской великой силе,об эскимосской сотне названий снега,о любви. Или смерти. Главное, чтоб красиво,чтобы песня обратно в горло упала с неба.Я забуду тогда о том, что трудна дорога,что сносила шесть пар сапог, а седьмая парапротекает, и до простуды совсем немного.Ощущать себя безнадежно больной и старойзначит сдаться дороге, что мерит своею мерой.До ближайшего дома, что сам по себе есть чудо,остаются туман и хмарь.И немного веры.Здесь должна быть другая строчка, но я не будусочинять ее, чтобы не портить вечер.Но немного – достаточно, чтобы дойти дотуда.Если дашь мне огня и руку, то будет легче.
