Читать «Пушкин. Изнанка роковой интриги» онлайн - страница 146

Миф о Пушкине, как это видится сегодня, представляет собой часть другого, общего мифа, который я бы назвал супермифом. Супермиф уходит корнями в далекое русское прошлое: он – о превосходстве русских над другими нациями (старший брат) и вытекающей отсюда их мессианской роли в истории, супермиф о России как Третьем Риме (а четвертому не бывать). Именно сия мессианская идея, трансформировавшаяся в коммунистическую манию освобождения всего человечества так называемой первой страной победившего социализма, просуществовала до девяностых годов нашего столетия, и есть надежда, что настал ее коллапс.

В начале войны с Германией стало очевидно, что официальная идеология неэффективна. Опасность подгоняла быструю переоценку атрибутики. Еще недавно Москва по инерции придерживалась марксистской версии девятнадцатого века о пролетариате, у которого нет отечества, – то есть идеи братской солидарности трудящихся всего мира. Считалось, что эта идея служит нашему советскому Третьему Риму: «Интернационал» поют в Москве, а слышно и в Америке, и в Африке. Война показала, что в Африке, может, и слышно, но внутри страны эти слова действовали неэффективно. Братская солидарность немецких пролетариев оказалась фикцией. Они надевали каски и шли порабощать своих братьев по классу в других странах. Война вернула красную Россию к мифу великодержавному, великорусскому традиционному «Москва – Третий Рим». Неслучайно во время войны отменили государственный гимн «Интернационал» и разогнали Коминтерн.

Вспомним: положение отчаянное, столица эвакуирована, великая паника, власть висит на волоске. В катастрофической ситуации паникующие властители готовы зацепиться за что угодно и обращаются к национальным святыням, которые испокон веков считались в России истинными ценностями. Происходит реабилитация православной церкви. В области культуры – стремительный возврат к классике. Радио начинает передавать классическую музыку больше, чем советскую (исключение составляли разве что милитаристские марши и песни), лучшие мастера художественного слова читают военные страницы русских классиков.

Великий русский поэт стал демонстрировать то, что нужно было Сталину как воздух и что было реальностью: естественную любовь человека к своему отечеству в час, когда оно стоит накануне погибели, человеческую любовь к исторической родине, в отличие от любви к партии и социалистической стране Советов, которую раньше внушал агитпроп. Национализм, такой же, как в нацистской Германии, стал использоваться в качестве основного тезиса пропаганды у себя. Правда, национализм именовали патриотизмом, но суть (великий старший брат – русский народ) от этого не изменится.

Цитата из доклада Сталина стала включаться в предисловия ко всем изданиям Пушкина, в его биографии, в исследования пушкинистов. Труды последних (статьи, доклады, книги, особенно для массового читателя) в то время, когда культура была сведена к утилитарному минимуму, сделались, таким образом, полезными для победы и издавались большими тиражами. Известный пушкинист Борис Томашевский написал важную пропагандистскую брошюру «Пушкин и родина». Сотрудники Пушкинского Дома Академии наук направились на заводы и в воинские части с лекциями о любви Пушкина к отечеству.