Читать «Осень в карманах» онлайн - страница 87

– Не бывший, а последний! – раздраженно поправил меня Погребняк и потушил сигарету.

– Да ну вас обоих в жопу! – засмеялся Топоров. – Дайте дорассказать! Я, если хотите знать, тоже где-то панк…

Мы притихли.

– Встал я со своего места, – продолжил Топоров, – и говорю: ну, Ефим Григорьевич, что же тут придумать можно? Ведь лезет в голову одна херня. А он мне отвечает, любезно так, с улыбкой: вы ведь, говорит, Виктор Леонидович, во-первых, не выражайтесь, а во-вторых, включайте воображение. Вы же, говорит, у нас поэт. К тому же с Черного моря приехали, вон какой у нас загорелый. Откуда, кстати? Из Судака, говорю. Тот прямо от радости в ладоши хлопнул. Тем более, говорит, раз из Судака. Подумайте, может, тут смешной каламбур получится? Я оглядываюсь, думаю, что за херня, в самом-то деле, может, меня поддержит кто-нибудь? Смотрю – нас никто не слушает. Все уже сидят, пишут, как послушные дураки, стихотворение про то, что сверху плавает судак. Спорить с ним никто не хочет. Он же у нас типа мэтр. Ну, делать нечего… Я тоже сел и в пять минут сочинил.

Стихотворение, которое сочинил Топоров об июньском море и о Судаке, звучало так:

Сверху плавает судак, Снизу – осьминоги. Каракатицы елдак Мне щекочет ноги.

«Из зада выпала горошина…»

– А как Эткинд отреагировал? – спросил я после того, как мы все отсмеялись.

– Да никак. Принял у меня листок, молча прочитал, поджал губы. Остальные еще сидели и сочиняли. Это, говорит он мне, у вас из личного опыта? Типа он пошутил… Эткинд, кстати, шутить никогда не умел, но всегда почему-то пытался. Да, говорю, Ефим Григорьевич, это всё, что мне вспомнилось. Еще, говорю, помню, как мы с Лёней Аствацатуровым в Коктебель ездили и пили там коньяк. Потом весь писательский пляж заблевали и обоссали.

– Будете что-нибудь заказывать? – около нашего столика встала симпатичная официантка, одетая по-летнему, в открытой блузке с короткими рукавами. Блузка была синего цвета и резко контрастировала с ее белой, еще не загоревшей кожей.

– Ребята? – спросил Топоров. Он снова взял сигарету.

Погребняк отрицательно помотал головой.

– Нет, спасибо, ничего не будем, – сказал я.

– Просто мы через десять минут закрываемся, – пояснила официантка.

– Я тоже тогда ничего не буду. Можно, наверное, счет принести, – кивнул Топоров и продолжил, когда официантка отошла: – Эткинд услышал только слово «Коктебель». Услышал, прямо оживился весь, встрепенулся и давай рассказывать, как он приезжал туда в дом отдыха Союза писателей, как будто это всем до усрачки интересно. У него была такая дурацкая манера – с очень таинственным видом произносить банальности. Он стал говорить про море, про Кара-Даг… Шесть раз произнес слово «чарующий». А потом начал вспоминать про волошинские места. Как ходили они в дом Волошина, к Марье Степановне, его вдове, как читали июньскими ночами стихи Волошина, как забирались на гору Волошина и фотографировали Кара-Даг с его профилем.

– Как это – с его профилем? – не понял Погребняк.

– Это неважно, – отмахнулся Топоров. – Там, в Коктебеле, всем дуракам везде мерещится профиль Волошина. Даже когда они смотрят на горы или когда на горшке сидят.