Читать «Русь неодолимая. Меж крестом и оберегом» онлайн - страница 14
Сергей Викторович Нуртазин
Никита поклонился:
– Пока жив буду, не забуду доброты твоей, дедушка Живород. Когда в Киеве улажу, вернусь поблагодарить.
– Богов наших благодари, я их молил, чтобы оберегли тебя от ворогов и помогли до Киева добраться. – Волхв кивнул в сторону капища. Никита посмотрел туда же; низкая огорожа из ивовых веток, у входа два столба, увенчанные рогатыми коровьими черепами, чтобы отпугнуть темные силы и недобрых людей, пять истуканов смотрят сурово, осуждающе. Никита, не желая обидеть старика, поклонился чурам.
Живород тронул длинными пальцами плечо юноши:
– А сюда ты не скоро вернешься, да и меня к тому времени уже не будет. Езжай, отрок.
С этими словами и пожеланием доброго пути отпустил Никиту в Киев.
Глава третья
Столица ее – город Киев, соперник Константинопольской державы, прекраснейшее украшение Греции.
Адам Берменский
В Верхний город Киева Никита въехал утром, через каменные Градские ворота. Мост – мощенная деревом главная улица – вел в гору к небольшой площади названием Бабин торжок, обочь высились кирпичные красно-коричневые палаты великого князя и каменная церковь Успения Пресвятой Богородицы, иначе именуемой Десятинной. К ним лепились деревянные хоромы бояр и знатных дружинников. Но путь юноши лежал в ином направлении, он повернул от ворот направо, туда, где жили священники, семейные дружинники победнее, несколько зажиточных купцов, ценимые князьями мастера-умельцы из Константинополя-Царьграда и два десятка своих, доморощенных, иконописцев и камнетесов. Здесь, у самого проезда, находился родной дом. При виде его сердце Никиты радостно забилось. Изба досталась отцу Мечеславу от соратника и названого брата варяга Орма, с которым он служил в дружине Владимира и воевал за константинопольских правителей.
Первым отрока встречало дерево дуб. Еще за стенами Верхнего города увидел зеленокудрый богатырь молодого скитальца, приветливо замахал ветвями. Старик помнил и Орма, и отца, и его, Никиты, детство. Будучи мальцом, часто взбирался сын Мечеслава на могучие ветви, чтобы сверху любоваться городом и окрестностями. Помнится, матушка, да и покойный отец не раз поругивали за это, предупреждали, чтобы не забирался слишком высоко, но уж больно хотелось мальцу посмотреть, что творится за стенами Верхнего города, тянуло в неведомую даль. Батюшка говорил о дереве с почтением. Рассказывал, что его пращуры дубам поклонялись, через них обращались к старому богу Перуну, и даже произнес молитву, слова которой Никита помнил до сих пор: «Перун великий! Перун грозноликий! Внемли призывающему тебя! Славен и трехславен будь – оружие, хлеба и роду благости дай!» Вспомнил и осекся мыслями: вестимо, грех христианину произносить молитвы прежним богам. Никита посмотрел на увенчанный крестом храм, перекрестился, мысленно попросил прощения у господа…
Юноша подъехал к дубу, превозмогая боль в ноге и плече, соскользнул с коня, привязал его к изгороди, открыл калитку. К нему навстречу тяжело затрусил седомордый, серой масти, пес Аргус. Собаку отцу Мечеславу подарил купец Рулав, знакомец Орма. Случилось это за год до рождения Никиты. Так и росли вместе. Аргус из суетливого щенка-увальня превратился в мощного, сильного кобеля, ростом с трехмесячного теленка, которого побаивались соседские собаки. Только что для человека юность – для собаки старость. С годами Аргус одряхлел, осип, помутнели глаза, ушла собачья молодость. Вдохнул крупным черным носом воздух, завилял толстым, словно полено, хвостом, притерся к ноге. Признал хозяина. Собаки Никиту любили, чуяли в нем доброго человека. Лохмач, пес волхва Живорода, тоже к нему привязался. Никита погладил лобастую голову собаки, потрепал холку, почесал за ушами и направился к обмазанному глиной беленому жилищу под соломенной крышей. Аргус поковылял рядом.