Читать «Роман со странностями» онлайн - страница 94
Семен Борисович Ласкин
— Чеши, чеши! — прикрикнул охранник. — Ишь, стерва! Всё делают, лишь бы не идти на допрос...
Кабинет, в котором сидел Тарновский, был хорошо знаком. И Гальперин, войдя в комнату с обширным письменным столом, двумя креслами и табуреткой у противоположной стены, встал около него, ожидая разрешения сесть.
Следователь неспешно листал бумаги. Лампа освещала густые рыжие волосы, веснушчатое молодое лицо, полосу бровей, таких же огненнорыжих.
— Ну? — Тарновский даже не поглядел на арестованного. — Рассказывай.
Гальперин молчал. Начало допроса всегда повторялось. Тарновский спрашивал нечто свое, давно решенное, но Гальперин просто не мог сообразить, чем же в конечном счете интересовался следователь.
— Простите, — после некоторого молчания спросил Гальперин. — Вы не уточните вопрос? О чем бы хотелось?..
— Ишь, какой вежливый! — воскликнул Тарновский. — Видно, следует дать-по твоей антисоветской харе, это и будет моим уточнением. Говори, что ты готовил против рабоче-крестьянской власти?
— Но я действительно не понимаю, о чем вы спрашиваете. Я художник, и меня никогда ничего не интересовало, кроме живописи.
— Положим, положим! — рассмеялся Тарновский. — Тебя интересовало все. Далеко не каждого мы вынимаем из кровати с безногой любовницей.
Он постучал карандашом по стеклу и выжидающе поглядел на арестованного.
Гальперин вздохнул. Перед ним сидел костлявый, рыжий, молодой парень со злыми коричневыми глазами и желтоватым лицом.
— Ну?! — угрожающе повторил Тарновский. — Что же вы делали со своей толстой дрянью? Только не говори о любви. Нас интересует другое...
— Но я ничего не могу сказать. Мы работали в детских художественных школах, учили детей, а дома, когда оставалось время, занимались живописью. Это вы должны объяснить, в чем же я обвиняюсь...
— Мы ничего тебе не должны! — Тарновский неотрывно смотрел Ъа Гальперина. — Выходит, ты со своей сучкой Ермолаевой интересовался любовью, а против советской власти вы и не замышляли. Я могу вызвать эту дрянь, устроить очную ставку, и она напомнит тебе...
Гальперин прижался к стене, раздвинул руки, было страшно упасть, показать этому человеку, как важно для него произнесенное только что имя. Он лихорадочно думал: «Вера здесь. Она не отпущена, она рядом».
«Господи! — неожиданно для себя стал молиться Гальперин. — Неужели будет возможность хотя бы взглянуть на тебя, Вера! И тогда я смогу сказать какие-то важные слова, которые, может быть, помогут тебе...»
— Мы политикой не занимались, — упрямо повторял он. — Ермолаева ни о чем антисоветском рассказать вам не может...
— Какой шустрый! «Вам не может!» А кому может? Тебе?
Кто-то плакал за стенкой, это была женщина. И вдруг ъолнение охватило его. Гальперин ни разу не видел Вериных слез. Он хорошо представлял, как она смеется, как сердится, как может замолчать, оскорбленная непониманием, но плача... громкого плача он слышать не мог...
И все же в эту секунду он перестал сомневаться: там, за стенкой, в кабинете второго следователя, была Вера. Волнуясь, он сказал:
